Касимовская невеста
Шрифт:
Пушкин взглянул на них, вспыхнул и закусил губу.
«Хороши, хороши, – подумал он, – и Илья Милославский верным ему холопом будет… Ловко придумал Бориска! Только еще посмотрим, чья возьмет. Моя-то все же краше этих писаных скромниц!…»
Он отошел от бояр, отыскал глазами Фиму и затем, вернувшись, стал шептать судьям.
– А ну-ка взгляните, вы, бояре, на эту, – что скажете?
Бояре взглянули, куда им указывал Пушкин – да так и остались с разинутыми ртами. Взглянул и Морозов, – и у него невольно дрогнуло сердце.
«Вот так красавица! Откуда? Кто такая?
Под нежданным обаянием красоты Фимы он бросил свои разговоры с Милославскими и подошел к ней.
Она все продолжала стоять с опущенными глазами.
– Как зовут тебя? Чьих ты родом, красавица? – раздался над нею громкий голос.
Она вздрогнула, подняла глаза. Статный чернобородый боярин перед нею. Лицо важное, бледное, глаза черные, острые. Будто кольнуло ей что в сердце. Страшным отчего-то показался ей красивый боярин.
– Зовут меня Ефимьей, я дочь Рафа Родионыча Всеволодского, касимовского дворянина, – едва слышно проговорила Фима, как приказали ей родные, и низко поклонилась.
Все бояре-судьи были уже около нее. Все глядели на нее изумленными глазами, все шептали:
«Красавица! Воистину красавица!»
Но Фима не обращала на них никакого внимания.
Перед нею был один только страшный чернобородый боярин, и Фиме хотелось только одного: чтобы он отошел от нее подальше и чтобы никогда уж больше ей не видеть его.
Наконец судьи, вдоволь налюбовавшись Фимой, начали подходить к другим девушкам, а затем, окончив осмотр, вышли из палаты.
– Как же мы решим, бояре? – обратился Морозов к своим товарищам.
– Да что же тут решать, – ответили они ему, – дело ясное. Все в добрые жены годятся, да не царю только. А царских невест немного…
– Милославские две, – перебил Морозов, – краше их на всей Москве девиц нету… о них давно уж молва идет, да и царевнам они ведомы…
– Ну да, Милославские – это точно, спору нету, – заговорили бояре, перебивая друг друга. – Хилкова княжна взяла тоже и ростом и дородством… зубы ровно жемчуг, а коса-то? заметили? ниже колен, право слово… хороша девка, больно хороша!…
– Опять и княжна Пронская, грех охаять, на что же лучше. У ней вон и мать и бабка были какие! На весь город славились… их уж род такой… беспременно надо ее показать государю…
– Алферьева тоже вот…
– Ну а Всеволодская-то! Хоть и не из наших московских боярышень, а краше всех будет…
– Это точно… не в пример краше!
– Уж и как такая красавица уродилася!!
– Будто она и краше всех? А Милославские? – вымолвил Морозов.
– Так как царь взглянет, это нам неведомо, а на наши глаза – она точно краше всех, и неужто спорить об этом станешь, боярин? Мы ведь это не в обиду Милославским… их краса при них останется…
Морозов, однако, не спорил. Он понимал, что скрыть от царя такую красавицу невозможно.
«Чай, уж заранее Пушкин доложил о ней. Недаром этого старика-отца приволок с его ябедами. Эх, Пушкин! ногу подставить, видно, хочешь, только вряд ли, брат, удастся… Не все красавицы царицами делаются…»
– Так на том, значит, и порешим? – громко обратился он к боярам. – Сегодня же государь, может, девиц и увидит…
Морозов простился с боярами, поручив своему брату, Глебу Ивановичу, доложить царю об окончании возложенного на них поручения. А сам отправился к царскому духовнику, Благовещенскому протопопу Стефану Вонифатьевичу.
«Хитри себе, Пушкин, – продолжал думать он дорогой, – подставляй красавиц. Мы с протопопом тоже не задремлем – Алешу из рук не выпустим».
X
Нигде найти не мог себе покою в эти последние дни Царь Алексей Михайлович. Сначала, согласившись на предложение Морозова относительно избрания невесты и разослав своих придворных для призыва на Москву девушек, он вдруг оживился. И ни Морозов, ни другие уж не замечали в нем больше того странного состояния, которое так поразило их в день поездки на медвежью травлю и львиное зрелище. Алексей Михайлович снова повеселел, мечтательное, рассеянное выражение лица его исчезло. Он опять стал интересоваться всем, чем интересовался прежде, «сидел» с боярами, вникал в дела, ходил на медвежью охоту; а во время служб церковных и вечером в Крестовой усердно молился.
Но вот девушки-невесты в Москве. Вот бояре выбирают для него самых лучших, самых прекрасных. Морозов расхваливает красоту дочерей Ильи Милославского. Пушкин толкует о неслыханной красавице касимовской.
И опять спокойствие покидает молодого царя. Опять он в волнении, рассеян, в мечтах забывается. Он знает, что сегодня бояре уже высмотрели для него шесть красавиц. Теперь и сам он может взглянуть на них. Сегодня, завтра, когда только он захочет, перед ним явятся эти красавицы, и он должен будет из них выбрать себе жену – царицу.
Страшно и как-то волшебно-сладко становится на душе Алексея Михайловича. Он и торопит этот час заветный, и в то же время страшится этого часа.
К обеду собираются привычные собеседники, в том числе и Морозов да духовник царский, Стефан Вонифатьевич. Бояре объявляют царю, что выбор сделан. Спрашивают, когда он невест смотреть будет. Но он только краснеет и не говорит им ни слова – заминает эти речи. А в то же время ему страстно хочется, чтобы кто-нибудь поговорил об этих красавицах.
И сам он не знает, что с ним делается, не может усидеть он на месте.
Обед идет обычным чередом, с обычными церемониями. Бояре видят смущение государя, понимают его и не продолжают разговора о невестах. Начинается всегдашняя беседа; но Алексей Михайлович рассеян, не слышит, что говорят бояре; даже есть забывает, не до еды ему теперь.
Обед кончен. Бояре с низкими поклонами выходят. Остаются только Морозов да духовник.
Борис Иванович улучил первую удобную минуту, подошел к своему воспитаннику и, ласково ему улыбнувшись, сказал:
– Так как же, государь, когда смотреть невест будешь? Коли начато дело, так нужно его и кончить. Да и невесты-красавицы совсем измучаются… Чай, у каждой из них теперь душа не на месте, в один день истают как свечи.