Катаясь на «Пуле»
Шрифт:
А пока вернемся к кошке. Поначалу ее звали Люси, но Лулу возненавидела малышку, не нравилось ей, как та себя ведет, и стала звать ее Сука-Люси, и эта кличка к кошке прицепилось. Люси, между прочим, нормальная кошка, ничем такой клички не заслужила, лишь хотела, чтобы ее любили. Хотела, чтоб ее любили, больше, чем любой другой домашний зверек, а я их перевидал на своем веку.
Так или иначе, я вхожу на кухню, подхватываю кошку, глажу ее, она взбирается мне на плечо, мурлычет, что-то говорит на сиамском языке. Я разбираю почту на столике, бросаю счета в мусорное ведро, подхожу к холодильнику, чтобы достать Люси еду. Я всегда держу в холодильнике банку кошачьей еды, прикрытую фольгой. Чтобы не волновать Люси. Она всегда впивается когтями мне в плечо, когда слышит, как я открываю банку. Кошки очень умны, знаете
Лулу выходила из себя из-за банки кошачьей еды в холодильнике, даже прикрытой фольгой, говорила, что все продукты пропитываются запахом залежалого тунца, но в этом я ей не уступал. Если мы о чем-то спорили, практически всегда она брала верх, но в вопросе кошачьей еды я твердо стоял на своем. Потому что дело было не в кошачьей еде. В кошке. Она не любила Люси, вот и все. Люси была ее кошкой, но она ее не любила.
— В общем, я подошел к холодильнику и увидел на нем записку, закрепленную магнитом. От Красотки-Лулу. Насколько я могу вспомнить, такого содержания:
«Дорогой Л.Т. — я от тебя ухожу, сладенький. Если ты только не придешь пораньше, я буду уже очень далеко, когда ты прочтешь эту записку. Я не думаю, что ты придешь домой пораньше, за все время нашей совместной жизни такого не случалось ни разу, но, по крайней мере, я знаю, что ты прочитаешь ее, как только переступишь порог, потому что, придя домой, ты не станешь искать меня, чтобы сказать: „Привет, моя маленькая, я дома“, — и поцеловать, а сразу направишься к холодильнику, чтобы достать банку „Кейло“, которую ты поставил туда, и покормить Суку-Люси. По крайней мере, я знаю, что ты сразу не поднимешься наверх, не ужаснешься, увидев, что моей картины „Последний ужин Элвиса“ нет на месте, как и вещей, которые лежали в моей половине стенного шкафа, и не подумаешь, что к нам забрался грабитель, которого интересовали женские платья (в отличие от некоторых, кому интересно только то, что под ними).
Я иногда злилась на тебя, сладенький, но я все равно думаю, что ты милый, добрый и хороший, ты всегда будешь моей конфеткой, пусть наши пути и разошлись. Просто я решила, что подхожу на роль жены упаковщика „спэма“. Только не ищи в моих словах презрения. На прошлой неделе я даже звонила по Горячей линии психологической помощи, потому что, вынашивая это решение, не спала ночами (и слушала, как ты храпишь, да, ко всему прочему, ты еще и храпишь). Так мне так сказали: „Сломанная ложка может стать вилкой“. Поначалу я не поняла, что это значит, но не сдалась. Я не так умна, как некоторые (скорее, они лишь считают себя очень умными), но упорства мне не занимать. Хорошая мельница мелет медленно, но качественно, говаривала моя мама, вот я поздней ночью перемалывала эту фразу, как мельница для перца в китайском ресторане, пока ты храпел и, должно быть, решал во сне, сколько свиных пятачков войдет в банку „спэма“. И до меня дошло, что выражение, что сломанная ложка может стать вилкой, несет в себе глубокий смысл. Потому что у вилки есть зубцы. И эти зубцы разделяются, как должны теперь разделиться мы, но у них все равно остается общая рукоятка. Как и у нас. Мы оба — человеческие существа, Л.Т., способные любить и уважать друг друга. Сколько мы с тобой ссорились из-за Френка и Суки-Люси, однако как-то находили общий язык. Однако, я пришла к выводу, что мне пора попытать счастья одной, свернуть на свою дорогу, взглянуть на жизнь не так, как смотришь на нее ты. И потом, я соскучилась по маме.
(Не могу сказать, что все это Л.Т. прочитал в записке, которую нашел на холодильнике. Скорее всего, половины там не было, признаюсь, но когда мужики слушали его историю, мне казалось, что я слышу голос Красотки-Лулу).
Пожалуйста, не пытайся найти меня, Л.Т. Хотя я буду и мамы и номер ее домашнего телефона ты знаешь, я буду тебе очень признательна, если ты не позвонишь сам и не будешь ждать звонка от меня. Когда-нибудь я, возможно, и позвоню, но пока мне надо многое обдумать. И пусть я ушла по этому пути достаточно далеко, „из тумана“ еще не вышла. Полагаю, со временем я попрошу тебя о разводе, о чем сразу хочу предупредить. Считаю, это правильно. Я не из тех, кто поддерживает
Тут Л.Т. выдерживал паузу, позволяя слушателям переварить тот факт, что она подписалась девичьей фамилией и несколько раз округлял глаза, как мог только Л.Т. Девитт. А потом цитировал приписку.
«Френка я взяла с собой, Суку-Люси оставила тебе. Подумала, что ты возражать не станешь. Люблю, Лулу».
Если сравнивать семью Девиттов с вилкой, то Сука-Люси и Френк были еще двумя зубцами. Если не сравнивать (я вот, к примеру, всегда представлял себе семью, как нож, причем очень опасный, обоюдоострый), Сука-Люси и Френк все равно стали главной причиной разлада Л.Т. и Красотки-Лулу. Потому что (подумать только!), хотя Красотка-Лулу купила Френка Л.Т. (на первую годовщину их свадьбы), а Л.Т. купил Люси, ставшую Сукой-Люси, Лулу (на вторую годовщину свадьбы), все кончилось тем, что они поменялись домашними животными, когда Лулу уехала от Л.Т.
— Она купила мне этого пса, потому что мне понравился пес во «Фрейсиере», — продолжал Л.Т. — Это терьер, только не помню, как именно называют эту породу. Джек как-то там. Джек Спрэт? Джек Робинсон? Джек Дерьмос? Знаете, так бывает, словно вертится на кончике языка, но никак не может соскочить.
Кто-то подсказывал ему, что пес во «Фрейсере» — Джек расселл терьер, и Л.Т. энергично кивал.
— Совершенно верно! — восклицал он. — Конечно! Так и есть! Им Френк и был, Джек расселл терьером. Но хотите знать правду? Через час я снова забуду название этой породы. Так уж устроена голова: название будет прятаться в глубинах памяти, не желая выплыть на поверхность. Через час я буду спрашивать себя: «Как назвал этот парень породу Френка? Джек хэндл терьер? Джек рэббит терьер? Горячо. Я знаю, что горячо…» И в таком вот духе. Почему? Думаю, что слишком ненавидел эту маленькую тварь. Эту тявкающую крысу. Этот покрытый шерстью сральный агрегат. Я возненавидел его с того самого момента, как впервые увидел. Вот так. Я сказал, и рад этому. Только знаете, что? Френк отвечал мне тем же. Ненависть с первого взгляда.
Вы все знаете, что некоторые люди учат собак приносить тапочки. Френк мне тапочек не приносил, зато блевал в них. Да. Первый раз, когда он это проделал, я влез правой ногой прямо в блевотину. Все равно, что сунул ее в теплую тапиоку, в которой попадались особо большие комки. Хотя я его не видел, готов поклясться, что он ждал у двери спальни, пока не заметил меня, отирался у двери, а потом юркнул в спальню, разгрузился в мой правый шлепанец, а потом спрятался под кровать, чтобы насладиться спектаклем. Иначе его блевотина не была бы теплой. Гребаная псина. Лучший друг человека, черт бы его побрал. Я хотел тут же сдать его на живодерню, уже взял поводок и все такое, но Лулу закатила жуткий скандал. Можно было подумать, что она пришла и увидела, как я стараюсь напоить эту скотину жидкостью для мытья посуды.
«Если ты отведешь Френка на живодерню, ты можешь отвести туда и меня, — говорит она и начинает плакать. — Как ты думаешь о нем, так ты думаешь и обо мне. Дорогой, мы — помехи, от которых ты хочешь избавиться. И это чистая правда», — она говорила, говорила и говорила.
«Он наблевал в мой шлепанец», — отвечаю я.
«Собака наблевала в его шлепанец, поэтому он сошел с ума, — говорит она. — О, сладенький, если бы ты мог себя слышать!»
«Слушай, а ты сунь голую ногу в шлепанец, полный собачьей блевотины, а потом я посмотрю, что ты скажешь», — тут я уже, сами понимаете, разозлился.
— Только злиться на Лулу, все равно, что ссать против ветра. Обычно, если у тебя король, то у нее туз. Если у тебя туз, то у нее джокер. Опять же, эта женщина наливалась злостью быстрее кого угодно. Если что-то случалось и ты раздражался, она злилась. Если ты злился, она приходила в ярость. Если ты приходил в ярость, она выходила из себя. Если ты выходил из себя, она взрывалась, как гребаная атомная бомба, оставляя за собой выжженную землю. Так что доходить до такого смысла не было. Но беда заключалась в том, что практически всякий раз, когда у нас начиналась ссора, я об этом забывал.