Каторга
Шрифт:
– Сдыхай, проклятая.
Сашка валится замертво. В кровь избитая, окровавленная Сашка приходит в себя, потому что кто-то толкает ее ногой.
– Вставай, что ли. Да утрись хоть, окаянная. Погляди, на что рожа похожа.
Перед ней "посетитель". Сашка принимается вытирать слезы, кровь и грязь, смешавшиеся на ее лице.
Я не раз спрашивал себя, что это за отношения. Что ей этот Матвей? Сожитель? Друг? Человек, к которому она привыкла?
Сама Сашка отлично определила это в разговоре со мной:
– Постоянный грабитель.
Так и живут на свете Сашка с ее "постоянным грабителем".
И это тоже называется "жизнью".
Добровольно следующие
– Земля-с у нас на Сахалине кровью впитана, бабьей слезой полита. Нешто может после этого на ней что расти?!
– говорил мне один старый поселенец.
В истории сахалинской каторги есть страница, написанная кровью и слезами. Это страница о женах, добровольно следующих за мужьями в каторгу.
Пароход, везущий каторжан, подходит к Адену.
Из трюмов принесли гору, - штук шестьсот, незапечатанных писем на родину.
"А еще извещаю вас, любезная супруга наша, - пишет после бесчисленных "поклонов", арестант, "осужденный на двенадцать лет в работу", - прибыл я на Сахалин благополучно, чего и вам от души желаю. Семейным здесь очень хорошо. Землю дают по двадцать десятин на душу, пару быков, корову, пару свиней, овец четыре головы, шесть курей и, на первый раз, пятьдесят мер пшеницы для посева и хату. За нами едет 1.000 человек вольных поселенцев. Так здесь хорошо. Начальство доброе и милостивое, и сейчас же спросили, скоро ли вы, супруга наша, приедете. И, коль скоро вы приедете, меня сейчас же из тюрьмы выпустят, и мы будем жить по-богатому. А покуда вы не приедете, должен я в тюрьме томиться."
И десятки людей, когда пароход еще только подходит к Адену, отписывают в деревню, как они прибыли на Сахалин благополучно и какие там богатства ждут семейных.
Это все Васька Горелый мудрит.
Васька - "обратник". Был сослан на Сахалин, бежал, на бревне переплыл бурный Татарский пролив, "дох с голода" в тайге, добрался до России, совершил новое преступление, попался. Впереди у него бессрочная, прикование к тачке, плети. В тюрьме он ведет игру в самодельные карты, шулерничает, дает, как человек бывалый, советы новичкам "насчет Сахалина", берет за это с них последние гроши, копит деньги, чтоб занять потом в кандальной тюрьме почетное положение, сделаться "отцом", то есть ростовщиком.
В каждом трюме имеются "обратники", и они-то рассказывают каторжанам насчет Сахалина.
Выписка жен - часто спекуляция.
– Главное, чтобы жена поскорей приезжала. Жена приедет, - сейчас выпустят для домообзаводства. В тюрьме маяться не будешь, дура!.. наставляют обратники.
– Ты ей так валяй, будто уже приехал. И про курей, и про свиней, и сколько на посев дают! Для вас, для чалдонов, это - первое! Чалдонье желторотое!
"Чалдон" - слово сибирское, означает вольного человека, оседлого. Оно переносится и на всякого, кто имеет дом, семью, хоть какой-нибудь достаток, хоть что-нибудь на свете. И в том, как беглый каторжник, "варнак", произносит это "чалдон" - слышится много ненависти даже к маленькому достатку, много презрения бездомного бродяги ко всему, что зовется домом, семьею...
– Про курей, про курей не забудь написать! Скорей приедет!
– глумится "обратник", диктуя письмо писарю.
В каждом трюме есть свой писарь, который сочиняет письма неграмотным.
Во втором трюме письма пишет бойким, красивым писарским почерком бродяга Михаил Иванов, из парикмахеров, - "чиркнул одного по горлу, и потому звание теперь скрывает".
Бродяга Иванов пишет письма "все под одно", под диктовку Васьки Горелова, с которым они работают пополам, в одних и тех же выражениях описывает прелести сахалинского житья.
А в четвертом трюме сидит настоящий художник по части писем. Хорошо грамотный полячок - столяр, сосланный за гнусное преступление, совершенное над родной сестрой. Он пишет кудревато:
– "Склоняю свою буйную головушку на ваши дорогие коленки и целую ваши сахарные ножки, ваши белые, ненаглядные ручки".
Бедная, бедная Матрена Никонова, Тульской губернии, Епифанского уезда, сельца Зиборовки! В какое недоумение она должна прийти, когда ей прочтут по складам, что ее "мужик" Степан целует ее ножки, - да еще сахарные!"
Сколько тоски, тоски недоумения, будет у нее на лице, когда ей станут читать эту вычурную галиматью.
Бедная, бедная, неграмотная Русь.
Сколько спекуляции, но и сколько истинной захватывающей тоски в этих письмах к женам. Каким страстным, отчаянным призывом они полны:
– Приди!
Одни умоляют, заклинают:
– "Вспомните клятву вашу в церкви и как вы мне страшную клятву давали в тюремном замке, чтоб беспременно приехать. Не слушайте никого, поезжайте в город, супруга наша, и заарестуйтесь!"
Умоляют, заклинают и пишут на "вы", потому что русский человек в письмах любит вежливость.
Другие грозят:
– "Приезжайте, потому что нам известно от начальства, если только жена не согласится следовать за мужем, можно жениться".
Молодой солдат, сосланный за преступление на военной службе, описывает даже жене:
– "А если не приедешь, на зло тебе такую здесь на Сакалине себе кралю возьму, что на тебя плюнуть слюней будет жалко!"
Некоторые угрожают "прийти".
– "Если не приедете, до свидания, Аннушка. Я все-таки думаю вас видеть. Хоть не скоро, увижу. Не близко, - а приду".
Но больше все-таки молят, просят. Чем только не соблазняют эти томящиеся люди своих жен:
– Приди!
Один успокаивает:
– "Только в народе несправедливо говорят, что из моря показывается фараон, половина туловища рыбного, половина человечьего, и с ним чудища. Ничего этого нет. Поезжайте, не бойтесь!"
Другой советует ехать "даже для здоровья".