Каторга
Шрифт:
А в третий раз зашел.
– Застал четверых. И сразу, никогда не видавши, его узнал. Поклонился, говорю: "Здравствуйте". А он мне: "Я тебя ждал. Видели мы все звезду яркую, подошедшую к солнцу".
– "А сколько, - спрашиваю, - раз звезда к солнцу подходила?" - "До трех раз". Тут я и затрясся. "Три раза, - говорю, - я к тебе ходил". А Тихон смеется так радостно. "И это, говорит, - я знаю". Тут я ему про свои колебания и начал. И пошел и пошел. А он все смотрит, радостно смеется. "Писанье, - говорит, - что о Христе писано, все знаешь. Чего ж теперь-то тебе нужно?" - "Христа, -
– "Ну, и ищи. Найдешь". Тут я ему в ноги пал: "Помилуй". Лежу, а надо мной голос, да такой милый. "Раньше, - говорит, - ходил ты, Савл, по букве разящей, а теперь будешь ходить, Павел, по букве животворящей". Заплакал я, бьюсь как рыба у ног, а он меня поднимает да целует, целует. Заглянул я к нему в очи. Очи - как окна, заглянул в горницу, а там так мило. И увидал я, как в горнице у него мило, - скудость-то я своей горницы познал, - что украшал ее гробами великолепными. А у него-то в горнице все живое.
"Горницей" Галактионов называет, конечно, душу.
– И увидав, что у него-то в горнице все живое, а у меня гробы великолепные, заплакал я. А он-то все меня целует: "Не плачь! Теперь ты человек живой". Говорит: "Не плачь", а сам в три ручья плачет. Я и спрашиваю: "Как же ты мне велишь радоваться, а сам плачешь?" - "Это ничего, - говорит, - я за всех должен плакать, а ты не плачь". Тут-то я и понял в конец.
– Что понял?
– Кто есть Тихон Белоножкин.
– Кто же?
– Иисус.
– Ну, слушай, Галактионов, ведь ты же человек ученый...
– Премудрость!
– с улыбкой перебил Галактионов.
– Ты же знаешь, что Иисус Христос жил земной жизнью 18 сот лет тому назад.
– И теперь живет.
– Как так?
– А разве может когда без Христа быть? Тогда Христос за грехи людские пострадал. А новые все накапливаются. За них-то кто же страдать будет? Посмотрите кругом. Один убил, бедность да нищета довела, - другого злость человеческая заставила. Все не они виноваты. Кто же за это страдать должен?
– Так что всегда Христос живет в мире?
– Всегда. Один отстрадает. Другой страдать идет.
– Ну, а за что Тихон на Сахалин сослан?
– За убийство!
– не мигнув, отвечает Галактионов.
– Двух человек он убил.
– Как же так помирить?
– Воронежский он. Из зажиточных. У его отца еще с арендатором соседским вражда была. Дальше да больше. Едут раз из города вместе. Арендатор-то и думает: "нас много". Напали на Тихона. А Тихон-то взял оглоблю, да во зле арендатора по башке цоп! А потом арендаторша подвернулась, - он и ее цоп. Так злоба вековечная убийством и кончилась.
– Он же убил! Он - убийца!
– Не он убил, злоба убила. Злоба копилась-копилась в двух семьях и вырвалась. Он за эту злобу каторгу и перенес.
Во главе сахалинских "православно-верующих христиан" Тихона Белоножкина поставил, несомненно, Галактионов. Это он, фанатичный и страстный, убедил Белоножкина в его высокой миссии. Скромному Тихону в голову бы не пришло называться таким именем.
Тихон Белоножкин еще дома, в Воронежской губернии, сокрушался, что кругом никто "по-божески" не живет, и искал такой веры, чтобы "не только с мертвыми ходили целоваться, а и с живыми целовались; а то с мертвыми-то прощаются, а живым не прощают".
Попалось под руки молоканство, он и принял молоканство.
Но к прибытию на Сахалин Тихон Белоножкин и в молоканстве разочаровался:
– Не то это все. Не настоящее.
И начал вести свои тихие и кроткие беседы с каторжанами, - как, по его мнению, по-настоящему, следует верить и поступать. Его теория о неосуждении, быть может, и привлекла к себе сердца в силу контраста; кругом, на Сахалине, каторжнику всякое лыко в строку ставят, а тут человек говорит:
– Деянья твои осуждаю, а не тебя.
И людям, которых все считают "виновными", стал именно "мил" человек, считающий их "ни в чем невиновными".
– Ведь вон, почему мы кошку любим!
– говорил мне с улыбкой каторжанин, поглаживая бродившую по нарам кандальной худую, тощую кошку. Потому для всех мы "виноватые", а для кошки мы ничем не виноваты. Кошке все одно: что вы, что я.
Тихон Белоножкин, это несомненно, пользовался всегда особыми симпатиями каторги, - и не одной каторги. Есть что-то в этом кротком человеке, что производит впечатление. Он отбывал каторгу при смотрителе, который не признавал непоротых арестантов. Тихон Белоножкин - единственное исключение.
– Придет на раскомандировку злой, - рассказывают каторжане, - 20 - 30 человек перепорет. Так и глядит рысьими глазами: "кого бы еще!" А увидит Тихона, глаза переведет: "Ты, - скажет, - тихоня! Стань на заднюю шеренгу". Не любил, когда Тихон на него смотрит.
Это казалось каторге непостижимым. И некоторые совпадения привели каторгу к мысли, что Белоножкин - человек "особенный".
Белоножкин с вечера ни с того ни с сего плакал. Его стыдили:
– Чего нюни распустил? Баба!
– Горюшко мне под сердынко подкатывает.
А на следующий день одного арестанта задрали: с кобылы замертво сняли, в лазарете умер.
Несколько подобных случаев "предвиденья" поразили каторгу страшно, и когда к Белоножкину пришла семья, и он был выпущен для домообзаводства, к "особенному" человеку стали собираться поговорить, послушать его странных речей.
Тут подвернулся Галактионов.
Озлобивший всех против себя обличитель, в страдающий мир внесший своей проповедью еще больше страданий, - Галактионов у кроткого Тихона нашел тихую пристань, "просветлел", понял, что "истинно о Христе надо делать", и "уверовал".
Но старый законник сказался, - и вместо простых сходок для сердечных бесед он основал "церковь".
Сахалинское общество "православно-верующих христиан" имеет 12 "апостолов", и каждый из "апостолов" имеет "пророка".
– Как столб - подпору.
Кроме "апостолов", есть еще 4 "евангелиста".
– Руки и ноги Христовы.
Те, кто женат, как сам Тихон Белоножкин, живут с женами. Кто не женат, - сходятся и живут "не в законе, а в любви, ибо любовь и есть закон христианский".