Каторгин Кут
Шрифт:
– Благодарствуй, дедусь! Век за тебя молить Бога буду, – ответил Степан и вдруг передумал в Солонцы возвращаться.
Уж столько пройдено, думал он, сдувая пар с чайного блюдца, и люди ему хорошие встретились, вон дед как за него печётся. А что в Солонцах? Там ведь не такие как сам Степан, без вины на душе, а есть кто за копейку малую людей губил. Нет! Прав Севостьянов, надо уходить с этих гиблых мест! Домой, в родную деревню, авось матушка ещё скрипит, болезная!
Глава 3.
–
Степан держал поводья резвого и чуть строптивого Гнедого тётки Матрёны, а дед Аким, развалившись в подводе на сене проспал почитай всю дорогу до реки. Степан правил лошадь, отвыкшая было за столько лет рука снова ощутила то забыло чувство, когда горячится конь, рвётся уйти в сочные травяные луга.
Вот доберётся Степан до дому, справит себе коника, хоть бы и плохонького, а всё же в дому работник, думал он, глядя на проплывающие мимо холмы, и небольшие деревеньки вдалеке от дороги.
– А ты не тужи, что расстанемся! – весело подмигнул ему дед Аким, – Всё у тебя сложится, своя у тебя дорога. Мне вот обратный-то путь долгий будет – за Матрёниным добром в Уезд придётся катиться, это какой круг, да хоть бы и то не одному. Вот сейчас Ивана моего повстречаем, а тебе только утром завтра на паром-то, ещё соскучишься здесь.
Немногим позже остановилась дедова подвода у старого постоялого двора возле самой пристани. Хозяйка двора недовольно смотрела на приезжих из-под руки – дескать, чего тут встали, а во двор нейдут, денег за постой платить не желают! Вона, в колодец полезли, коня поят…
– Ты, Степа, меня чичас послушай, – сказал дед Аким, укладывая в Степанов мешок ржаной каравай, обёрнутое чистой тряпицей сало, сухари в мешке и крутые яйца, – На пароме ни с кем не говори о себе, люди всякие там едут, тебе ни к чему нехорошие-то попутчики. Говорят, кое-кого и не доискались опосля таких-то разговоров! Ушлый народ тут завёлся, нехороший. И потом к ночи-то старайся где-то в деревне оказаться, на постой просись, на сеновал там, или в стогу ночуй, так покойнее будет. До тракту тебе три дня пути, если ночь не идти, то и все пять. Но уж лучше так, ибо болота там нехоженые, топкие, лес на много вёрст – чуть свернул с дороги, да обратно можно и не выйти. Понял?
– Понял, дедо. Спаси тебя Господь, и всех сродников твоих. Тётке Матрёне поклон передай, что харчей дала, и лапти. Всё же и правда, как в них дорога легче кажется!
– На-кось вот, тут немного, но на харчишки какие по пути хватит, – в натруженной ладони деда Акина звякнули монеты.
– Не надо, дедо, благодарствуй! У меня есть деньги, я ведь не какой-то валандай, работу знаю, маленько собрал.
– Получше спрячь, на траты оставь мелкую монету, да и ту никому не показывай, – учил дед, – Ну, коли вертаться надумаешь, милости прошу. Спросишь Решетиловых, тебе каждый путь к нашей избе укажет!
Степану было боязно расставаться с дедом Акимом и дальше отправляться в путь совсем одному, никак не отпускали его эти места, суровая сторона. Но уж коли решил – надо идти!
Встретили с парома Ивана, старшего из сыновей деда Акима, и Степан подивился – та же стать, те же повадки – вот копия отца был тот Иван Акимович, только помоложе да покрепче. Пообедали вместе, Степан помог погрузить на телегу мешки, что привёз на пароме Иван – а было то посевное зерно, что под зиму сеют, специально за ним и ездил Иван за сколько-то вёрст.
Тут и пришла пора прощаться, долго смотрел Степан вслед подводе, которую резво тащил строптивый Гнедко по дороге в уездный город. Дед Аким перекрестил Степана, благословил в путь, всё же и потеплее на душе стало, не так боязно, и подумал Степан, хорошо же всё складывается, может и доведёт его вот эдак-то Господь до родного края.
– Может чарку налить тебе с устатку? – скалилась в улыбке хозяйка постоялого двора, где собирался заночевать Степан, – Знаю я вашего брата, давно поди хорошего-то винца не пробовал, а?
– Благодарствуй, хозяйка, не надо. Мне бы кваску, квасок у тебя хорош, мастерица ты на это дело, – отвечал Степан ласково, чтобы не обидеть хозяйку, да только та недовольно губы поджала, не одобрив отказ гостя от вина.
А Степан видел, как раздобревшие от такого потчевания хозяйки гости чаще открывают сумы да мечут на стол деньги, позванивая о затёртые доски стола, как приносит она им и угощение попроще, да нахваливает шибче. А сама берёт за это подороже, пока хмельной гость и не доглядит.
Степану это не подходяще было, у него каждый грошик, каждая копеечка была потом выстрадана, не на вино да чёрствый пирог он желал её потратить, поэтому и отправился спать, едва поужинав в большой общей комнате постоялого двора.
Долго ворочался он на жёстком, несвежем тюфяке и уговаривал сам себя, что завтра спозаранку речной ветерок освежит лицо, даст надежду на новую счастливую жизнь, к которой идёт Степан. Внизу громыхали посудой, смеялись неугомонные постояльцы, любящие погулять, а Степану уже грезились родные спокойные места. Вот доберётся до дому, и никуда больше не отлучится, навсегда останется там, где отцы-деды землю пахали, хлеба сеяли…
Спозаранку, когда солнышко ещё только озолотило край леса по-над рекой проснулся Степан и первым делом проверил свои вещи, не пропало ли чего. Уж больно хитра хозяйка, черный глаз которой так и шарил по одёже да поклаже постояльцев. Всё оказалось на месте, Степан омылся, надел чистую рубаху, а прошлую забрал у работницы, которой отдавал постирать за денежку, тайком от хозяйки.
– Ты только хозяйке не сказывай, – шептала измученная работой молодая женщина, – Не дозволяет она… чтобы мы, минуя её карман… а мне четверых малых кормить-одевать!