Кавалькада коротких историй Тимура Белого
Шрифт:
Наш герой горел мечтой стать величайшим писателем всех времён и народов. И стал им. Ещё при жизни. После смерти он был признан мессией, который привёл человечество к единому, уникальному языку и положил начало сплочению народов и братству между самыми разными людьми.
– Он восстановил то, что было разбито при строительстве Вавилонской башни, - говорили те, кто любил красивые легенды.
Качели
– Что эта курица себе позволяет?! – вскрикнула Айгерим, вскочив со скамейки, и побежала в сторону качелей.
Крепкие ноги легко несли её грузное тело по детской площадке, заставляя ползающих насекомых в панике разбегаться и проклинать судьбу за то, что они не летающие, родителей с тревогой искать глазами своих детей и облегчённо вздыхать, находя их в стороне от траектории «сорвавшейся в горизонтальном направлении живой скалы», а детишек – тех, чьим родителям не пришлось облегчённо вздохнуть, - разбегаться, рассеиваться и провожать нахмуренными взглядами «её полёт».
Резкое перемещение большого тела в пересечённом ребятишками пространстве было замечено всеми присутствующими. Оно было замечено самим пространством и временем этого небольшого, окружённого высотными жилыми зданиями двора и летнего вечера, ибо пронзило и поразило их своей целеустремлённостью, решительностью, яростью, консолидацией всех сил организма и души, твёрдым намерением не отступить ни перед чем и полным пренебрежением к любым возможным последствиям. Пренебрежение было настолько полным, а любые возможные последствия настолько любыми, что с лёгкостью поглотили бы своей полнотой и разнообразием даже смерть… Да что уж смерть, - они впитали бы, «не моргнув глазом», даже мучительную смерть и даже – с тем же условием про моргание глаза, - мучительную жизнь. В общем, пространству и времени этого заурядного двора и ничем ни примечательного вечера довелось наблюдать то, что наблюдали их прославленные и увековеченные в архивах новостей, исторических трудах и легендах «коллеги». То, что демонстрировали сыны и дочери рода человеческого, когда жгучие желания, нужда, безысходность, отчаяние, мечты и тому подобные стимулы заряжали их на какие-нибудь великие дела.
Что же так зарядило нашу героиню? Что заставило её поднять свои шесть пудов веса и помчать их с совершенно необычной для себя скоростью к качелям? Что позволила себе «курица», которую она упомянула на старте своего спринта?
Надеюсь, вы уже догадались, что «курица» была на самом деле никакой не курицей... Во всяком случае, не той курицей, которая кудахчет и откладывает яйца. Обычная курица не зарядила бы дочь рода человеческого на подобное. Обычная курица могла зарядить только другую обычную курицу. Ну, или петуха. Дочь рода человеческого могли зарядить на подобное только другие дочери рода человеческого. Ну, или сыновья. Только представители одного и того же вида имеют необходимые рычаги для вызова сильных положительных или отрицательных зарядов друг у друга.
В общем, «курица» была не курицей, а высокой, мощной тётенькой по имени Лена. А позволила она себе… Позволила себе она… Себе она позволила… Извиняюсь, но я должен подготовить вас к такому непозволительному в определённых кругах поступку, чтоб вы не выругались вслух. Она позволила себе остановить качели с качающимся на них пятилетним сынишкой Айгерим Алибеком с явным намерением ссадить его и пристроить на его место свою трёхлетнюю дочурку Оксану. Последняя уже минуты две хныкала, тыча на «летающего» туда-сюда мальчика и всеми возможными способами показывала и доказывала, что жуть как хочет «полетать» также и именно на этих качелях.
Кому-то эта ситуация покажется пустячной и не стоящей того, чтобы яростно нестись на человека, сконцентрировав весь свой внутренний и внешний мир на нём. Что ж – каждому своё. Айгерим могут показаться пустячными и не стоящими делами те, которыми занимаются, позабыв о еде и сне, эти «кому-то».
– Сядь обратно, Али! Сядь! – крикнула она своему освободившему место малышу, подбежав к качелям, взялась за поручень и оскалилась на Лену: - Убери руку! Покачается и освободит!
Али растерянно смотрел на мать, не решаясь возвращаться на качели. Оксана выпучила глаза на примчавшуюся злобную тётю и замерла. Она чувствовала, что часть обрушенной на её мать ненависти, предназначалась ей.
– Он уже долго качается! – встала на дыбы Лена и ещё крепче сжала поручень. – Совесть надо иметь! Другие дети тоже хотят качаться!
Она была не из робкого десятка и не уступала сопернице по габаритам.
Эти факторы тоже влияли на взвинченное состояние последней. Если бы Лена была худенькой, немощной и не такой уверенной в себе, Айгерим могла бы благородно уступить ей качели с позиции сильной и даже мило улыбнуться при этом. Окружающие бы поняли, что она не струсила, что она просто не могла струсить перед «божьим одуванчиком» и поаплодировали бы про себя её великодушной уступке. Но Лена, как назло, была крепкой, крупной и явно не из пугливых. А, значит, любая, самая искренняя великодушная уступка ей могла быть расценена присутствующими - включая и саму Айгерим (она бы до конца своих дней спрашивала себя: «Что это было? Великодушная уступка или я просто струсила?»), - как трусость, как сдача позиций без боя.
– Это у тебя совести нет! Качели забираешь у ребёнка! Чужого ребёнка! В каком колхозе ты росла?
– Кто бы говорил про колхоз! В тапочках и халате во двор вышла! Что, скучаешь по деревенским вечерам?
– Я с рождения в городе живу! Это ты скучаешь по свиньям и коровам! Убери руку, говорю!
– Это ты убери! Качели общие! Не только для твоего сыночка!
Дети смотрели на своих разъярённых мамаш, затаив дыхание.
Алибек чувствовал что-то сродни стыду. Он посмотрел на Оксану, попытался улыбнуться, встретившись с ней глазами, и нахмурился, когда вдруг ставшие непослушными мышцы лица состряпали вместо улыбки непонятно что.
Оксане хотелось плакать. Нахмуренный взгляд Алибека усилил это желание, она всхлипнула, но сдержалась.
Великое Противостояние двух больших, серьёзных мадам продолжалось. Никто из них не хотел уступать. Миллионы лет эволюции от низших существ к высшим, прохождения через разные этапы самосовершенствования и повышения навыков выживания, существования, жизни и процветания, впитывания мало похожих, похожих и почти одинаковых культур и образов жизней схлестнулись в принципиальной схватке за то, что стало для них дороже любых богатств, то, что они даже не замечали до этого и толком не знали.
Да, они обе толком не знали качели, за которые сражались. Не знали в каких местах их требуется подкрасить, не знали, как они скрипят под разными углами от земли и не догадывались об их богатом – регулярно подпитывающимся беседами, эмоциями и аурами разных людей, - внутреннем мире.
Двум, скрестившим языки, ярости и характеры мамашам это всё было по барабану. Им нужно было только одно: посадить на эти грёбаные качели своё чадо, посадить, даже, если оно уже не захочет этого, даже, если направится с ребёнком врага в сторону горки…
– Ты куда, Али? – крикнула Айгерим, первой заметив, что дети «покидают боевые позиции». – Садись! – показала она на качели, когда он обернулся.
– Не обращай на неё внимания!
– Я уже не хочу, - ответил сын. – Мы на горке покатаемся.
Он был инициатором ухода с «боевых позиций». Его чувство, сродни стыду, усилилось после того, как Оксана чуть не заплакала от его нахмуренного взгляда, ещё больше сроднилось с тем, от чего можно «сгореть», и потребовало охлаждения какими-нибудь хорошими - сродни благородным, - поступками. Поэтому он и зашептался с малышкой, узнал её имя, возраст и предложил покататься на горке.