Кавказская война. Том 2. Ермоловское время
Шрифт:
Удачное начало обещало успех. Койхосро предполагал, что Аскана, лишившись главного своего предводителя, не представит ему серьезного сопротивления, и немедленно кинулся на приступ, но он был отбит,– торжество победы осталось все-таки за умирающим Асатиани. Но крепость не праздновала свою победу; в тот же день, к вечеру, изнеможенный смертельной раной, измученный душевными тревогами, старый Асатиани умер, заклиная детей и родственников защищать его Аскану.
Но час Асканы уже приближался. Старик, передавая детям все, что ему принадлежало при жизни, не мог передать им своего ума и опытности, а они одни в течение сорока лет только и поддерживали грозную славу Асканы, заставлявшую трепетать его родину. Понимали это и люди, окружавшие Асатиани, и, предвидя неизбежную гибель себе, если останутся в стенах Асканы, рассеялись, кто в Турцию, кто по полям своей родины, и Асатиани остались со слабыми и ненадежными силами. Койхосро,
Тогда Койхосро решился овладеть Асканой посредством внезапного нападения. И вот однажды, на самом рассвете, с несколькими десятками отважных гурийцев он бросился на приступ и быстро, по ступеням, выбитым в скале, поднялся на крепостные стены. Перекаты беспрерывных выстрелов не умолкали почти до заката солнца, но потом вдруг все затихло, точно в крепости не осталось более ни одной живой души. А спустя немного и Аскана, вся закрытая до того пеленой порохового дыма, показалась на просветлевшем небосклоне как бы уходящей с грешной земли в волнах пламени: она пала, как падает окровавленный разбойник на сцене своей буйной и беззаветной жизни, в толпе себе подобных...
Беридзе, виновник успеха, не дожил до радостной вести; он умер накануне падения Асканы, и умер, “благословляя щедроты и милости к себе Койхосро”. Так говорит легенда.
Вслед за Асканой пал и Ланчутский замок, а вместе с тем прекратились и все беспорядки, тревожившие край.
Койхосро стал грозой беспокойных азнауров. Так еще до вступления Мамия в наследственное управление страной, в Гурии, благодаря энергии Койхосро, наступило спокойствие, и страна отдохнула от долго тяготевших над нею бедствий. Во времена Цицианова Мамий вступил под покровительство России, и тогда Койхосро, отличенный русским правительством, получил чин полковника. С этим-то энергичным человеком и приходилось теперь иметь дело Пузыревскому.
Итак, арест главных вожаков имеретинских волнений и бегство князя Абашидзе в замок Койхосро перенесли центр действий в Гурию и вовлекли в дело замечательнейшего человека этой страны. Обстоятельства усложнялись. А между тем, по внешности, по первому впечатлению, могло казаться совершенно иное, и сам Пузыревский поддался успокоительному действию окружавшей его тишины. Действительно, в марте 1820 года и в Имеретии и в сопредельной с ней Мингрелии было все так смирно, что он нашел возможным уведомить Вельяминова, что “тишина Имеретии и покорность ее жителей удостоверяют его, что последние слишком напуганы выдумками о его строгости”; при этом он прибавлял, что проводит все время в беседах с имеретинами, разъясняя им “попечение о них начальства и то благоустройство земли, которое последует, когда правительство уверится в доверии к себе народа”. “Имеретины,– писал он далее,– соглашаются, что теперешний способ их жизни, степень просвещения, хлебопашество и ремесла не соответствуют народу, озаренному христианской верой. Они желают училищ, желают устройства и тем заставляют меня обратить начальническое внимание на образование сей земли. В этих предположениях будут затруднения, даже препятствия, но постоянный ход к предначертанной цели преодолеет все, и страна, угнетаемая невежеством, лишенная от набегов турок христианской нравственности, нищая от лени и жадности князей и духовенства, будучи богата дарами природы, под защитой законов, озаренная необходимыми познаниями, утешит попечительное начальство своим благодействием”.
Очевидно, Пузыревский, одушевляемый такими добрыми намерениями, не придавал особенного значения смуте, затеянной князем Абашидзе, и послал ему предложение явиться с повинной головой. Но Абашидзе наотрез отказался. Отказался и влиятельный Койхосро выдать изменника. Можно думать, что Пузыревский не ожидал и этого; он был поражен и обижен. Есть сведения, что он до этих событий водил с Койхосро дружбу и уважал его ум и достоинства. Но теперь все переменилось: Пузыревский настаивал на истреблении Койхосро, “как известного разбойника, не стоящего пощады”, и просил разрешения внезапно напасть на замок Шемокмеди, чтобы уничтожить “гнездо и шайку Койхосро”. “Под предлогом исправления дорог и карантинов,– писал он Вельяминову,– я введу в Гурию войска по частям, и до последней минуты никто не будет знать о настоящей цели”. Затем решено было потребовать Койхосро на объяснения, и так как он, вероятно, не явится, то это и может послужить законным предлогом для действия против него оружием.
Действительно, девятого апреля Койхосро потребован был в Кутаис и, конечно, не явился. Тогда Пузыревский тринадцатого числа внезапно подступил к Шемокмеди и, остановив войска в отдалении, сам, с небольшим конвоем, отправился в укрепленный замок Койхосро. Но он нашел его покинутым и узнал только,
Спускаясь с горы по густому лесу, Пузыревский встретил трех гурийцев.
– Где Койхосро? – спросил он их. В ответ грянуло три выстрела, и Пузыревский, смертельно раненный в бок, упал с лошади; из бывших с ним конвойных казаков один был также ранен и потом побит кинжалами, а другой казак и офицер схвачены в плен и доставлены к Койхосро, который будто бы подарил убийце Пузыревского ружье и саблю. Отряд, стоявший под горою, слышал выстрелы, но не посмел броситься в лес и отступил к Озургетам. Так передает дело официальное донесение. Но есть частные сведения, в ином свете представляющие катастрофу. Говорят, ничего похожего на засаду не было, но что Пузыревский, расспрашивая пятнадцатилетнего мальчика о местопребывании Койхосро, ударил его плетью за то, что тот стал отговариваться незнанием, и юноша, не стерпев обиды, выхватил из чехла ружье – и положил его на месте. Теперь положительно известно также, что Койхосро не принимал никакого участия в убийстве Пузыревского и, напротив, был огорчен смертью человека, которого привык уважать, тем более что ему самому смерть эта ничего доброго не обещала. Но в то время вся вина преступления пала на одного Койхосро. Встревоженный смертью Пузыревского, он не решался возвратиться в свой замок, хотя и не предпринимал ничего враждебного против русских. Но уже и этого было достаточно; нашлись люди, которые постарались выставить поведение Койхосро явным доказательством его принадлежности к возмутителям, и сам Мамий, всем обязанный Койхосро, но давно уже тяготившийся влиянием умного дяди, первый представил его в этом свете перед Ермоловым.
А обстоятельства, между тем, все усложнялись. Когда известие о смерти Пузыревского дошло до Озургет, подполковник Згорельский, стоявший там с двумя ротами Мингрельского полка, при двух орудиях, вопреки советам владетеля тотчас двинулся на Шемокмеди, чтобы выручить тело Пузыревского и освободить захваченного в плен офицера. Это был тот самый Згорельский, который, под командой еще Несветаева, выдвинулся в 1809 году в знаменитом трехдневном бою с персиянами под Амамлами, Беканом и Гумри. В то время Згорельский был майором Саратовского полка, но с тех пор военная карьера его подвигалась вперед не особенно быстро. Ермолов застал его еще подполковником, исправлявшим обязанности дежурного штаб-офицера Грузинского корпуса. “Не должен был я сомневаться ни в способности, ни в храбрости его,– говорит Ермолов в своих записках,– ибо на подполковнике видел орден св. Владимира 3-ей степени, и оказанный им подвиг описан был великолепно”. И он представил его в командиры одного из кавказских полков. Но действия Згорельского в Имеретии объяснили Ермолову, почему он так долго оставался в тени.
В ночь на пятнадцатое апреля Згорельский прибыл в селение Чахатауры и, оставив здесь для поддержания своих сообщений сильный пост от двух рот сорок четвертого егерского полка, под командой подпоручика Клугена, двинулся дальше. От Озургет до Шемокмеди только семь верст, но на третьей версте дорога углубляется в дремучий лес, который тянется уже сплошь до подошвы Шемокмедской горы, омываемой речкой Бзуджи, глубокой и быстрой, через которую устроен был постоянный мост. В этом лесу, в пяти верстах от замка, Згорельский дал себя окружить сильному неприятелю. Пробиваясь штыками, отряд дошел наконец до подошвы высокой горы, на которой стоял замок Койхосро. Но там он нашел мост через реку уничтоженным, а между тем приближалась ночь, и переходить с боем глубокую, быструю речку вброд Згорельский не решился. Всю ночь шла перестрелка, а наутро Згорельский увидел весь противоположный берег в завалах и засеках, которые надо было брать штурмом. Не считая себя достаточно сильным, чтобы справиться с этими препятствиями, он начал отступать к Озургетам. Но едва отряд, теснимый на каждом шагу мятежниками, дошел до Марани, как вслед за ним туда же явились три унтер-офицера и двадцать рядовых с Чахатаурского поста и сообщили, что пост взят неприятелем.
Действительно, восемнадцатого апреля, в то самое время, как отряд Згорельского отступал от Шемокмеди, некто Давид Эристав, собрав большую шайку, напал на Чахата-уры. Пост этот не только не был укреплен, а даже, как можно предположить, не был и оберегаем с должной бдительностью. Подпоручик Клуген заперся с горстью людей в деревянном магазине и там защищался. Но когда строение охвачено было пламенем, команда бросилась вон и попала в руки мятежников. Клуген, раненный пулею, упал и был схвачен в плен. Большинство солдат перебито, больные, лежавшие в лазарете, вырезаны, до двадцати человек схвачено в плен, а остальные, пробившись штыками, рассеялись по лесу и кое-как успели добраться до Марани.