Казаки
Шрифт:
Дочко! Серденько! Роскажи, що с тобою диялось? Куды и як ты от нас пропала? Где, була? як жива зоста-лась и як до нас вернулась. Ох Боже наш, Боже! Як же ,то мы з батьком помучилыся за тобою, Ганно, — говорила Кусиха.
— Мамочко! Таточко! — произнесла Ганна: — Простить мене, колы в чим я проты вас согришыла! Бо запсвне гришныця я була велыка, що Господь послав на мене таке лыхо!
— Кажи, кажи! — повторили отец и мать. Наймичка и наймит, стоя поодаль, напрягли внимание.
Ганна начала повесть своих бед. Рассказ о бесстыдном и злодейском поступке воеводы произвел на сидевшего близ Ганны отца такое впечатление, что он вскочил с места, затрясся всем телом, лицо его побагровело; — он ударил кулаком по столу, потом залился горючими слезами. Заволновалось в нем разом растерзанное чувство родителя и уязвленное достоинство человека. Успокоившись немного, он произнес:
— Бидна наша голОвонька! Несчастлыва наших людей доленька! — Рассказ о том, как Ганну привезли в подмосковную вотчину и там насильно венчали с холопом, произвел опять взрыв негодования и бешенства у раздраженного отца. — О еретычи сыны! Куды воны затяг-лы нас бидных! — воскликнул он, и нельзя было сразу понять, о ком говорит он. Когда же, рассказывая все по порядку, дошла она до того, как, убежавши от Чоглокова, пришла она к Дорошенку и тот оказал к ней некоторое внимание, Кус сделал такое замечание: — Едыне свий чо-ловик найшовся на чужий сторони, при лыхий годыни! Сам несчастлывый, а споглянув на чужу несчастлыву долю. Дай Боже ёму счастьтя-здоровья! Як бы ёго там не було, до кого б вона утекла, до кого б вона прихылилась миж чужими людьмы-ворогамы!
Ганна все рассказала, что знала и слышала, как дьяки обобрали ее злодея Чоглокова.
— Тильки всего! — произнес отец. — Покаралы ж!
— Мало ему буде — спалыть ёго на вуглях, або жив-цем шкуру з ёго злупыть! Усе б ще не по заслузи ему було, —-сказала Кусиха, -находившаяся, под влиянием рассказа Ганны, в сильном озлоблении, хотя по своей природе вовсе была не способна делать чего-нибудь похожего на то, что говорила.
Ганна сказала, -что перед отъездом ее из Москвы, Дора-шенко сообщил ей о новом браке с другою Молявки-Мно^ гопеняжного. При этом Ганна заплакала и закрыла лицо руками. Отец нахмурился и повесил голову. Кусиха начала укорять старую Молявчиху, говорила, что все это она так подстроила, научила своего сына оставить в беде и забыть свою пропавшую жену.
– — Бог знае, — заметил Кус: — може, и не стара; -мо-
же, сам молодый якось провидав, що ёго жинка з иншим повинчана. Аже ж: як бы пак ёго з другою повинчалы, колы б не зналы певне, що перша ёго жинка сама вже повинчана з иншьщ!
— Я ёго не выновачу, — сказала Ганна: — запевне ёму довелы як на долони, що я з иншым повинчана: и вин теж изробыв. Чим вин вынен? Моя доля несчастлыва вынна.
И она снова разразилась рыданиями.
— А вжеж! — говорила раздраженная Кусиха: — Щоб ёго душа так пролылась уся, як отсе через ёго льлются слёзы моеи дытыны!
Баба, як есть баба! — сказал Кус: — Сама не знае, на кого сердыться. Правду повидать — чи вынен вин, чи ни, того не знаю, а колы вынен, то все-таки ' меньш от усих.
— А хыба вона чим вынна проты ёго! — сказала Кусиха.
— Тато правдивийший! — сказала Ганна. — Ни в чим, ни в чим вин не вынен. Дай, Боже, ёму доброго здоровья и счастьтя з иншою, абы тильки вона ёго щирым серцем так любыла, як я. Не судыв нам Бог у-купи жыты; а я ему не те що ничого- злого не жадаю, а рада б ище хоч яке лыхо перебуты, абы ему добре було!
— Выпыла ты добрый кивш лыха, дочко! — сказала Кусиха. — Не дай Боже куштовать его за таке паскудне, що одвернулось от тебе и наплювало на тебе!
Кус сказал:
— Я бачу, сей молодець дуже задатный, зъумив- соби стежку протоптаты. 3 простого рядовыка — нашого брата — подиисся у пансьтво, сотныком зразу став! Да зусь! Зазнавсь, мабуть, скоро. Скынулы, кажуть.
— Ия чула, — сказала Ганна, — скынулы, и Доро-шенкив брат сотныком у Сосныци.
— Ему силькись! 3 багатою паиною оженывся, з Бут-рымивною. Се люды багати, — заметил Кус.
— Бувае, тату, що з бидною приязнийше шматок житного хлиба грызты, ниж з багатою смачный обид обидаты и дороги напытки вживаты. Минуй его, Боже, недобра доля! — сказала Ганна.
— Так як же се? — заметила Кусиха: — Ганна ему жинка була, а тепер уже що ж вона: не жинка ему стала, чи як. .
, — Я ему жинкою и зосталась, — сказала Ганна. — У
мене лыст есть от патриарха з его Приказу данный: те винчаньня, що на мене в Московщини сыломиц наложылы, не уважать за винчаньня, а мене считать за жинку Моляв-ци-Многопиняжному. Так патриарх присудыв. ,
— Отсе у Молявки дви жинки разом буде, чи що? — спрашивала Кусиха. — Сего по нашому хрещеному звычаю не можно. Яка, небудь да одна ёму жинка повынна буты: або ты, або та друга!
— Або ни та, ни друга! — сказал Кус. — По моему розгляду так. Хоч не вынен вин, що з двома побрався, а вже як перша жинка знайшлась, так не треба завдаваты жалю ни тий, ни другий, и не жыты б ему ни з першою, ни з другою, а йты у манастыр Богови слуговаты.
— А я ще раз кажу: — сказала Ганна: — нехай жыве в счастьти-здоровьи з тыею, котра ёго полюбыла без мене. Ни в чим вин проты мене не согришив, ни я проты ёго. Я по вик свий турбоваты ёго ничым не стану. Аже ж, вы тату и мамо, не проженете мене з своеи домивки! 3 вами у купи жытыму, вам годытыму, вам слуговатыму, старощив ваших доглядатыму, за вас, тату и мамо, що дня й вечир встава-ючи и лягаючи Бога благатыму. От так увесь вик свий коротатыму.
— Дытыно люба, — сказала Кусиха: — ты ще мола-денька! Може, Бог, колы мылосердие Его буде, нагородыть тебе за все те лыхо, що отбула еси неповынпо. Може, Бог пошле тоби дружину!
, — А як я маю з тыею дружиною зийтыся? — сказала Ганна. — Хыба я ии шукатыму?
— Не ты, доню, ии шукатымеш, а вона тебе знайде, — сказала Кусиха. — Ще ты хороша, доненько моя: хоч и спала з выду от того палючого лыха, а ще не зовсим зны-дила.
— Не знаю, — сказала Ганна: — того, що буде попе-реду. Не знаю — и выгадувать про те не стану и зарика-тысь не буду. Одно тильки знаю: не пийду я ни за кого
такого, що мене щиро не полюбыть и котрого я сама не полюблю. Отсе я знаю. А що дальш зо мною станеться и яку Бог долю мени судыть, про те не знаю и думать про те не хочу.
— Се розумне слово, дочко! — сказал Кус: — Не маемо про пришле гадаты. Треба жыть як набижыть, та й годи. Слава мылосердому Богови: ты у нас одна, а у нас худи-банька, хвалыть Бога, есть: хоч мы не дуже багати, а все-таки нужды не знаемо. Усе наше — твое. Колы очи наши закрыються, ни кому ж воно все зостанеться, як тильки тоби.