Казанова
Шрифт:
Казанова попробовал студень и охотно, даже с благодарностью взял добавки, хотя с трудом держал ложку распухшими и окровавленными пальцами. Он выскреб миску, подобрал подливку коркой хлеба и даже присоединился к хору рыгающих. Несколько человек громко попросили подать им какой-нибудь выпивки, да покрепче. Повариха с ключом на цепи, впившейся в мякоть ее необъятных бедер, открыла буфет, и девочка стала вновь протискиваться между лавок, прижимая бутылки к своей крохотной груди.
Рядом с Казановой сидел мужчина средних лет с плотно сжатыми кулаками и круглым меланхоличным лицом незадачливого торговца бакалеей. Он подслушал, как шевалье и слуга вполголоса говорили по-итальянски, и обратился к ним на том же языке, боязливо озираясь по сторонам. Сосед по столу сказал, что его зовут Каспар, он австриец и скрывается в Лондоне от тайной полиции Марии Терезии. Каспар знал всех, работавших на мосту.
— Я принимаю его, чтобы не броситься в реку. Лауданум удерживает меня от самоубийства.
Казанова взглянул на Рози и увидел, что она уснула за столом. Ее испитое и встревоженное лицо покоилось на жесткой подушке крепких рук. Как легко можно было бы ее спасти. Деньги в его кошельке оттягивали карман, и эта маленькая borsa [18] лицемерия втайне противоречила намерениям шевалье. Их вполне хватило бы для покупки этой закусочной, а возможно, и всей улицы. Помоги он этой Рози, и она спала бы на прохладных льняных простынях, а по утрам одевалась бы в изысканные платья, купленные на золото, на английские гинеи. И что же тогда случится? Месяц счастья, ее освобождение и неверие в чудо, а потом он устанет от нее и бросит, оставив выживать, как вторую Шарпийон. Но где ей соперничать с красавицей Шарпийон и кто заплатит за нее на рынке! К тому же ее никогда не защитят эти хищники, эти пираньи, среди которых жила Мари.
18
Сумочка (ит.).
У него припухли железы под мышками и в паху. Очевидно, начался новый несильный, но тягучий воспалительный процесс. Но Казанова не нуждался в лаудануме. Он и так был крайне возбужден и почти невыразимо растроган суровой, рубленой красотой окружавших его лиц. Рабочие давно свыклись со своей участью и успели настрадаться больше, чем предусматривал здравый смысл. Среди них не нашлось ни одного человека без увечий — кто-то хромал, а у кого-то косили глаза. В общем, изъяны имелись у каждого. Это были сливки общества убогих, чудом выживших, выкупленных из работных домов, и бедных как церковные мыши. Оказаться с такими людьми — дело чести. Им бы следовало воздать высочайшие почести, нарисовать их портреты и воспеть их мужество в стихах.
Он вытер слезы и ощутил приятную опустошенность. Какая-то женщина залезла на стол и принялась отплясывать контрданс. Мужчины сбились в круг и запели, отбивая ритм своими кружками. Известно ли лорду Пемброку, с его бритьем три раза в день, петушиными боями и легким отношением ко всему на свете, об этих нехитрых радостях, о братстве людей, у которых нет ничего и никого, кроме друг друга?
— А вы тоже скрываетесь, синьор? — спросил Каспар, наклонившись к Казанове. — Не беспокойтесь, я сохраню вашу тайну, синьор.
глава 3
Ночлежка находилась на Петтикоут-лейн. Ее освещал лишь фонарь посередине улицы. Бедняки, у которых не было и двух пенсов, чтобы заплатить за ночлег, грелись у костра и без всякой надежды обращались к прохожим.
У двери ночлежки рядом со старухой-привратницей стоял великан в матросских панталонах и, по всей вероятности, только что украденном камзоле, пахнущем званым ужином на Гановер-сквер. Они собирали деньги у постояльцев, а старуха совала их в шерстяной чулок, до отказа набитый монетами. Казанова зашел внутрь и чуть не задохнулся от вони, которую источала тускло блестящая лужа сточной воды под лестницей. Он прижал ко рту кулак, схватил другой рукой Жарбу за полу куртки и поднялся, ожидая, что скрипучие деревянные ступеньки в любую секунду провалятся у него под ногами. Казалось, что в доме не было дверей, и отовсюду доносились храп и сопение тревожно спавших, выкрики, одинокий баритон какого-то пьяницы и хныканье голодных детей.
На третьем этаже, а быть может, на четвертом или пятом рабочие прошли по коридору в заднюю комнату. На обгоревших, заблеванных матрасах с крошащейся соломой вповалку лежали спящие, отделенные друг от друга грязными и скомканными простынями. От фонаря, висевшего на гвозде, падал унылый свет. Жарба и Казанова направились к наименее заполненной лежанке и втиснулись под одеяло в вонючее человеческое
Лежа на спине, Казанова разглядывал темную штукатурку. Ему вспомнилась другая ночь, двадцать лет назад. Тогда он пересек предместье близ Серреваля, и ночь застала его на подступе к городу. С ним еще был этот пройдоха-францисканец Стаффано, и они заночевали в большом крестьянском доме. А когда они спали, на них вдруг набросились две старухи, крепкие и вонючие, точно козы. То ли им не терпелось опустошить их кошельки, то ли они собирались растерзать их молодые тела и обглодать до костей. Разбуженные путники боролись так, что небу стало жарко. Стаффано вращал своим посохом, женщины визжали и уворачивались…
Из его груди вырвался усталый смешок . Porco zio! [19] Вот это были деньки! Из Серреваля он потащил свою молодую тень в Рим к туфлям папы и маленьким сатиновым башмачкам Лукреции и ее сестры Анжелики. А потом служил кардиналу Колонне, нанявшему его писать любовные письма. Гулял в густых садах Тиволи и Фраскати. Там, наверное, до сих пор бродит какой-нибудь его двойник и угощает девушку арбузами. Казанова представил себе их красные и сладкие, как у детей, рты.
19
Черт возьми! (ит.)В досл. пер. «свинский дядя» (схожая по звучанию замена богохульного «Porcoddio»).
Отчего он не остался в Риме? Может, не стоило уезжать? Какое отличное время он там провел! Казанова вспомнил яркий свет и особый аромат, исходивший от власти. Он похож на духи очень, очень дорогой шлюхи, и стоит к ней приблизиться, как твоя голова идет кругом. Но вернуть те дни означало бы застыть на месте и превратиться в сторожевого пса, лающего у двери прошлого.
Конечно, Гудар прав — чтоб его черти взяли, чтобы морские чудища разорвали его мозг и вытащили через нос! Их обоих всегда выручали природный ум и быстрые ноги. Они не боялись темных дыр и углов жизни и заходили туда, где не встретишь людей из общества. Да, у них много общего. Шевалье всегда подозревал, что у Гудара не было родителей и он появился на свет, словно зачатый спертым воздухом снятого на час гостиничного номера. Но и сам шевалье не знал своих истинных предков — мать, готовая на все, у него, конечно, имелась, но отцом мог быть кто угодно — дож, дьявол или просто mangiamarroni [20] — завсегдатай театров, где танцевала Дзанетта. Генеалогическое древо говорит человеку, кто он такой и кем, по всей вероятности, станет, а они были его лишены, и потому им пришлось создавать себя самим и выстраивать свою жизнь. Гудару это удалось разве что отчасти — тело мужчины и голова шиншиллы, вот кто он такой. Но Казанова сумел преуспеть, и в свое время его выдумки отлично сработали. Быть может, даже слишком хорошо. В нем было все, в чем нуждалась знать, одетая в шелка: он легко приспосабливался, схватывал смысл происходящего с полуслова, и в нем сверкали искры таланта. Подобно венецианскому каналу, он притягивал других своими пороками и налетом грязи. Что же. Прекрасно. Долгие годы успех сбивал его с пути, и он не был готов к поражениям. Везение, аплодисменты мира, но сейчас…
20
Поедатель каштанов (ит.).
Что-то зашелестело у него на коже около бедра. Казанову это не встревожило — ощущение было смутным, каким-то отдаленным, а насекомых при случае можно вытерпеть, впрочем, как и людей. Завтра они уберут и вычистят комнату, подумал он, и найдут новую солому для матрасов. Не повесить ли на стены картины? Новая жизнь. Джек Ньюхаус. Человек из народа.
глава 4
Они отправились на работу спозаранку, в такой же тьме, как и прошлым вечером. Пожалуй, было даже темнее — в эту пору фонари еще почти не зажигали. Светилась металлическая жаровня в каморке у привратника, да мимо торопливо прошел священник с мальчиком, державшим в руке фонарь, и просачивался свет из полуподвала, где мелькали фигуры людей у залитых кровью столов. Но рабочие не могли разглядеть друг друга, пока не добрались до закусочной. Они позавтракали остатками вчерашнего ужина, а супа в котлах поварихи осталось не меньше, чем в прошлый раз. Можно подумать, что они все время наполнялись, будто в сказке.