Казанова
Шрифт:
Одним из последствий внезапного лишения крова было то, что Гримани решили отправить Джакомо в семинарию Сан-Киприано, на острове Мурано, пока епископ де Бернарди не призовет его в Рим. Казанова поступил в семинарию в конце марта 1743 года и, хотя он считал «смешным» свое пребывание там, по-видимому, встретил хороший прием и был помещен вместе с другими семинаристами в общую спальню, получив кровать и матрас. Он признается своему приходскому священнику, отцу Тозелло, что чувствовал слабость и тошноту, когда проводил свою последнюю ночь свободного венецианца у «двух жен», занимаясь любовью; он думал — и его пенис начал кровоточить от страха, — что очень нескоро рискнет нарушить новый обет целибата. Это, возможно, была разумная точка зрения, и хотя другие семинаристы смеялись над идеей Казановы, но сам он считал, что теперь окончательно встал «на путь к папству».
По своему обыкновению, молодой Казанова
В Сан-Киприано он, похоже, стал держаться более мальчишеского поведения. Он сошелся с группой «красивых пятнадцатилетних семинаристов», с которыми беседовал о поэзии и философии. Они быстро стали неразлучны. Семинаристы занимали длинные спальни, где имели отдельные кровати. Казанова довольно подробно объясняет терпимость священников к мастурбации мальчиков; задачей префекта было «досконально убедиться, что ни один семинарист не разделит свою постель с другим». Неожиданно самый знаменитый гетеросексуальный любовник был изгнан из семинарии за то, что его поймали в постели с другим мальчиком. Приятель Казановы неожиданно залез к нему в постель без приглашения, но Казанова посмеялся над таким нахальством и прогнал его. Несколькими днями позже, однако, Казанова вбил себе в голову мысль «нанести ответный визит другу». Опять же, как он утверждает, они сделали это только ради шутки, но когда он захотел вернуться к своей кровати, то нашел ее занятой — туда залез другой мальчик. Именно эта проделка второго соседа привела к исключению, префект проснулся и застукал их.
На следующий день оба семинариста были наказаны восемью ударами розог, что должно было положить конец истории, но Казанова, как обычно, взбунтовался против несправедливости и лицемерия. Он громко заявил о своем праве обращаться с жалобами к патриарху Венеции и даже убедил своих сокурсников поклясться, что они никогда не видели Джакомо даже разговаривавшим с тем другим семинаристом.
Вызвали отца Тозелло, а Казанову перевели в одиночную камеру. Ректор семинарии отказался верить, что это нечто иное, чем «скандальное тюремное заключение». Непримиримость Казановы и нежелание признавать свою вину подогрели скандал и довели его до точки, после которой Гримани были вынуждены направить свои собственные гондолы, чтобы забрать Джакомо вместе с кроватью и с позором вернуть в Венецию. Истину мы так никогда и не узнаем.
Он был доставлен отцом Тозелло в сообщество иезуитов, откуда сбежал к синьоре Орио, чтобы увидеть своих «двух ангелов». Там он оказался не в состоянии поддерживать эрекцию из-за «волнения… несмотря на две недели воздержания», как он утверждал. Он действительно был растерян. Без денег и лишенный друзей, Джакомо проводил свои дни в библиотеке Сан-Марко, в надежде найти способ заявить о своей невиновности и спасти репутацию прежде, чем из Польши приедет епископ. По причинам, которые он не полностью объясняет, но, вероятно, как-то связанными со скандалом в семинарии, он был арестован по дороге домой из библиотеки и доставлен в гондоле Гримани в крепость-тюрьму Сант-Андреа по пути к Лидо, где бучинторо останавливается в день Вознесения, когда дож направляется на церемонию обручения с морем. Джакомо стал заключенным.
Легкость, с которой мужчины и женщины могли лишиться своей свободы в то время в Европе, является одним из самых ярких мотивов в воспоминаниях Казановы. В Венеции, в частности, было крайне легко обвинить человека, что для современного читателя удивительно. Девушек насильно отправляли в монастырь. Протестующие, пьяницы, должники и те, кто просто оскорбил власть имущих, не могли рассчитывать на то, что закон будет на их стороне. Казанова, как представляется, в заключение попал по приказу влиятельных Гримани — его собственных дядей и «отца», они надеялись, что небольшая встряска сможет вернуть оступившегося юношу на дорогу к церковной добродетели.
Казанова встретил свой восемнадцатый день рождения, 2 апреля 1743 года, как заключенный, но на удивление стойко. Он обнаружил, что один из сокамерников согласился заниматься его волосами, если Джакомо будет писать за него письма, и продал свою церковную одежду, чтобы заплатить за улучшение условий тюремной жизни. Казанова получил камеру с видом на остров Лидо и подружился с небольшим сообществом мелких правонарушителей. Кроме того, он познакомился с молодой гречанкой, женой одного лейтенанта, которой был нужен кто-то для написания прошений от имени ее мужа. Она предложила
Естественно, что Казанова впал в депрессию, скучал и был обижен. Сестры Саворньян смогли посетить его в день Вознесения — крепость-тюрьма была излюбленным местом для наблюдения за церемонией обручения дожа с морем, — но он не смог ответить на их объятия, поскольку лечился от гонореи и переживал свои шесть недель очищения, воздержания и использования лекарств medicina spagirica, уничтожившего его скудные денежные средства.
Казанова был освобожден из Сант-Андреа по распоряжению Гримани, когда те решили, что он усвоил урок, перед приездом епископа де Бернандиса в Венецию. Несколько дней спустя Джакомо встретился с новым епископом Марторанским, «по милости Божией, волею Святого Престола и стараниями моей матери». Они говорили на латыни. Было решено, что они поедут в Рим раздельно, но там встретятся и затем отправятся в Неаполь, в новую вотчину епископа в Калабрии. Казанова должен был отправиться в Рим морем из Венеции через Анкону. На прощание с площади Сан-Марко он помахал рукой «двум ангелам» и покинул город с десятью цехинами от Гримани и с сорока пятью своими собственными в кармане, «с радостным сердцем и не сожалея ни о чем».
Интермедия
Казанова и путешествия в восемнадцатом веке
Я получаю удовольствие просто от изучения людей во время путешествий.
Это было моим четвертым сексуальным приключением подобного рода, которое не является чем-то необычным, если мужчина путешествует один и в крытой повозке.
Казанова приобщился к искусству путешествовать. В небрежно составленных заметках, уцелевших в пражском архиве, указывается, что он регулярно упаковывал с собой в дорогу, в числе прочего, кофе и сахар, итальянские приправы, компактную печку и ночной горшок. Его мемуары переполнены ссылками на практические аспекты и суровую реальность, а также чувством радости от путешествий в ту эпоху, когда в любую минуту могло случиться что угодно, в момент в некотором смысле неопределенный, поскольку никто не знал, насколько затянется поездка. Это отвечало склонности Казановы к импровизации, и потому он оставил нам огромное количество информации о первой великой эпохе странствий ради удовольствия. И часто создается впечатление, будто он стал зависимым от путешествий и одним из его лучших художников, способным развлекать себя и окружающих ровно столько, сколько будет делить с ними путь.
В восемнадцатом веке в Европе было четыре способа путешествия по суше. Те, кто часто ездил, как Казанова, могли использовать собственные повозки и лошадей, но это было недешево и хлопотно.
Можно было, имея свою повозку, менять лошадей по дороге — именно по этой причине переезды делились на станции или этапы. Можно было нанять и экипаж, и лошадей на станциях либо же столкнуться с суровыми условиями общественных дилижансов.
Казанова получал, скорее, удовольствие от тесных контактов с попутчиками в дороге. Как считается, из 64 060 километров, что он преодолел за свою жизнь (ошеломительное расстояние по тем временам, когда, вообще говоря, то расстояние, которое сейчас преодолевается за час, требовало целого дня), почти половину итальянец проехал в нанятых или собственных экипажах. Покупка и продажа экипажей или карет в пункте назначения была удобным способом перевода активов за границу, и Казанова, который часто оставался в городе на неопределенные периоды времени, делал так, по крайней мере, четыре раза. Он упоминает о более чем двадцати различных типах транспортных средств — от колясок со складным верхом и открытых фаэтонов до дьяблей, дилижансов, итальянских экипажей с откидным верхом mantices и быстрых почтовых повозок на одного — solitaires. Экипажи в Европе называли по-разному, но все они принадлежали (кроме ездивших в снегах России) к двум основным типам: двухколесные, или колесницы, и четырехколесные деревянные вагоны и кареты. Наиболее распространенной была французская карета chaise de poste, двухколесная или же небольшая четырехколесная; множество ее экземпляров сохранилось до наших дней.