Каждому свое
Шрифт:
– Бертье, – сказал Бонапарт, – Индия уже не нуждается в армии Массена, как и Мальта не нуждается теперь в русском гарнизоне… Я желаю видеть Спренгпортена.
Спренгпортену он почти невозмутимо сообщил:
– Русские войска можно отводить в Россию… Надеюсь, перемены в Петербурге не смогут переменить добрых отношений между Парижем и вашим новым кабинетом. Убедите своего молодого государя в том, что Россия всегда найдет во Франции лучшего друга… Наши могучие государства должны стоять по флангам Европы, готовые действовать сообща. Я, – сказал Бонапарт, – особо подчеркиваю наше выгодное географическое положение, удобное для Парижа и Петербурга…
В лагере Камбре генерала встретил
– Это новая мода скрывать облысение?
– Да, теперь это очень модно – скрывать на черепе большую дырку, в которую парижские лекари вставили платиновую блямбу, чтобы не вылезал мозг… Прикажете командовать?
– Будьте любезны, полковник.
– Домой… в Россию… арш!
Пропели фанфары, и качнулись ряды штыков. При знаменах и при оружии – пешком через всю Европу – русские полки двинулись в Россию. Франция провожала их цветением яблоневых садов, улыбками кокетливых крестьянок, струями благовонного вина, щедро заполнявшего солдатские кружки… Им суждено вернуться сюда через тринадцать лет – с грохотом ликующих барабанов, через поля грандиозных битв, через задымленные высоты парижского Монмартра.
Полковник Толбухин не дожил до этих дней. Едва добравшись до любимой родины, он в первой же русской деревне, входя в крестьянскую избу, забыл пригнуться пониже и головою задел дверную притолоку… Успел лишь крикнуть:
– Эх, жизнь моя… красота! – И рухнул замертво.
14. «Мое сердце – тебе…»
3 прериаля IX года (иначе 23 мая 1801 года) генерал Моро вернулся из Страсбурга в Париж и сразу же поехал в замок Орсэ, полученный им в приданое за женою. Из «Монитера», прочитанного еще в Шалоне, Моро узнал, что его обвиняют в дурном управлении интендантством армии, и это его задело… В нижнем вестибюле замка, пока лакеи таскали наверх багаж, он бегло ознакомился с почтой. Нет, пока все оставалось по-старому. Его ожидали два пригласительных билета: из Мальмезона – к завтраку, из Тюильри – для представления первому консулу.
– Что мы наденем для Тюильри? – спросила теща, будучи уверенной, что Бонапарты без нее не обойдутся.
– После случая с ванной вряд ли Жозефине желательно вас видеть. А я зван в Тюильри с начальником штаба Лагори.
Чтобы побыть одному, пока в замке устраиваются, он поселился в старой квартире на улице Анжу. Обедал у Веро или в садах Руджиери, впервые соприкоснувшись с обновленным лексиконом парижан. Словами «исключительные» или «бешеные» отныне именовали республиканцев, а якобинцев называли совсем уж гаденько – «подонки»! В кафе и ресторанах, на зеленых террасах Руджиери к Моро подходили даже незнакомые люди, выражали свою приязнь, в публике не умолкали разговоры о его добродетелях, гражданских и воинских. Иногда – какой же человек без слабостей? – Моро было приятно слышать, что его «ставят выше всех военных без исключения» (именно в таких словах тайная агентура докладывала Бонапарту). И в Сен-Антуанском предместье, где жило рабочее простонародье, и в богатых кварталах Сен-Жермена, где селилась элита общества, всюду бытовали пересуды о том, что для Моро уже готовится в Булони мощная армия – для десантной высадки на берегах Англии, дабы покарать плутократов Сити.
Лагори предупредил своего генерала:
– Надо быть готовыми! Я возьму в Тюильри карты, пусть Рапатель не забудет отчеты по армии. Думаю, Бонапарту вряд ли сейчас приятно возвращение в Париж «исключительного» генерала «бешеной» армии да еще с начальником его штаба – «подонком» Виктором Лагори.
– Я буду в статском, – скупо отвечал Моро…
5 прериаля (на третий день после приезда) Моро прибыл в Тюильри, попав во взволнованный и красочный сонм полководцев Франции, громыхающих саблями и здоровым животным хохотом; особое внимание привлекали сабреташи – отчаянные головы, рубаки и хвастуны, пьяницы и бабники, идущие на смерть легко, как на вечеринку с дамами; именно сабреташи, сроднившиеся с войной, и были главной опорой консула, который любил этих забулдыг, готовых умереть за него хоть сегодня, но Бонапарт держал их в чинах не выше полковника.
Сегодня он принимал одновременно военных, актеров, живописцев, математиков, ученых. Каждый по степени симпатии Бонапарта получал от него – кто улыбку, кто окрик, кто ласку, кто выговор. Но все, кажется, оставались довольны… В ряду актеров находился представительный старик в напудренном парике – Жан Дюгазон-Гурго, вышедший из той же театральной династии, к которой принадлежала и Розали Дюгазон. Этот прославленный актер когда-то был близок якобинцам.
Бонапарт вдруг резко хлопнул его по животу.
– Ты все округляешь, сынок? – спросил он.
Самолюбивый Дюгазон не уронил славы «Комеди Франсез»: с такой же силой он больно треснул по животу Бонапарта:
– Все-таки не так быстро, как ты… папочка!
Это неслыханное «папочка» отбросило Бонапарта в сторону. Заметив Моро, он не взял отчетов у Рапателя:
– Оставьте у Бертье, на досуге он их просмотрит. Впрочем, я все уже знаю… Лагори, у вас ко мне вопросы?
– Я шел сюда с ответами на ваши вопросы.
– Их не будет. – Бонапарт торопливо пожал руку Моро. – Если я поручу Рейнскую армию Бернадоту, как вы думаете, способен ли он справиться с вашей «шайкой»?
После «подонков» следовало учитывать и «шайку». Но Моро решил, что будет не прав, обостряя отношения.
– Армия вполне дисциплинированна, – ответил он (понимая, что, отдав армию Бернадоту, он механически выбывает в отставку). – Все проступки наказаны расстрелами еще на войне. Так что Бернадоту будет не трудно командовать…
К их беседе подозрительно прислушивались сабреташи. Кажется, они ждали скандала, но скандала не получилось.
– Сорок тысяч франков жалованья, – громко объявил Бонапарт, – я оставляю за вами по чину командующего армией, и, надеюсь, вам пока хватит… до нового назначения!
– Благодарю, – сухо кивнул Моро.
После приема к нему подошел старик Дюгазон:
– Не везло мне в Тюильри при королях, не везет и при консулах… А вы хотя бы изредка навещайте бедную Розали. Я все понимаю, дорогой Моро, но она вас так любит!
– Любила, – согласился Моро.
– Нет, она вас любит и сейчас…
Вечером дивизионный генерал вернулся в замок Орсэ, где Александрина с трепетом ожидала его. Моро крепко обнял молоденькую жену:
– Война окончена. Мы победили. Армию отобрали. Сорок тысяч франков оставили. Теперь можно и танцевать…
Нет, Франция не унывала! Продлевалось тревожное время битв, флирта, романтики. Своим возлюбленным военные люди писали тогда: «Мое сердце – тебе, жизнь – ради чести…»
Недавно Бонапарт расстрелял художника-якобинца Лебрен-Топено, любимого ученика Луи Давида, и Париж был в недоумении – как мог Давид, запросто вхожий к консулу, не остановить убийство своего талантливейшего ученика?.. Конечно, военные толпою стояли перед последним полотном Давида «Переход Бонапарта через Сен-Бернар». Событие недавнее, свидетели еще живы, а Келлерман сказал Моро, что это чепуха: