Каждому свое
Шрифт:
Это не объяснение. Бонапарт не верил в чары голубых глаз блондинки, заподозрив Петербург в кознях.
– Политика – это не флирт, – веско сказал он…
Амьенский мир обогатил Талейрана. Париж торговал княжествами, епископствами, рейхсграфствами, как на базарах торгуют капустой или поросятами, а дошлая мадам де Гран не успевала собирать урожаи взяток. Бонапарт знал об этом:
– Я не сомневался, что германские князья – это грязь, но я никогда не видел такой отвратительной грязи…
Амьенский мир оживил дипломатию. Иностранные посланники с удивлением присматривались к новой аристократии Бонапарта, которая скандализировала старую грубыми солдатскими замашками, выводя на королевские паркеты Тюильри своих жен, бывших ранее прачками, маркитантками и трактирщицами. Но сабли звенели воинственно, голоса сабреташей звучали свежо и задиристо, как на веселом празднике, и княгиня Долгорукая, умная русская дама, выразилась очень точно:
– Это еще не двор! Но это уже большая сила…
К этому двору Англия прислала своего посла – Чарльза Уитворта, покинувшего Петербург не по своей воле. Бонапарт видел в нем только заговорщика, и вот этот джентльмен перед ним. Рослый, узколицый, губы тонкие, парик короткий, он умело драпируется в малиновый плащ. Что ему надо здесь? Почему Англия прислала в Париж убийцу? Если он покончил с Павлом, так неужели пришла очередь и его, Бонапарта?.. Обуреваемый такими мыслями, первый консул не выносил общества Уитворта, ему казалось, что любая оппозиция всегда сыщет в этом милорде опытного главаря-заговорщика…
По случаю мира готовились отслужить в Нотр-Дам торжественную мессу. Бонапарт заранее распорядился оставить для Жозефины трибуну в середине собора. Пригласительные билеты разослали всем членам правительства, такой же билет получил и Моро, но генерал не пожелал видеть этой церемонии:
– Я закоренелый деист, и я бывал в Храме Разума, но я не поеду в собор Парижской богоматери…
Напрасно он не поехал. Мадам Гюлло взяла дочь, и, разряженные с креольской пышностью, женщины отправились на богослужение. В соборе было уже не протолкнуться от знатной публики, свободных мест не было, люди стояли меж рядами, и мадам Гюлло очень обрадовалась, заметив, что одна из трибун свободна. Служитель храма предупредил ее:
– Мадам, эта ложа сохраняется для супруги нашего почтеннейшего первого консула.
«О нет! Не на такую дурочку они напали…»
– А где же оставлена ложа для тещи и жены дивизионного генерала Моро, который всю эту войну выиграл для Франции?
Первый консул, подъехав к собору с большим опозданием, был крайне удивлен, увидев Жозефину сидящей в стороне.
– Ты почему здесь, а не в своей ложе?
– А где моя ложа? Ее уже заняли эти Моро…
Бонапарт через толпу протолкался к Фуше:
– Почему я не вижу здесь генерала Моро?
– Моро – деист и в церкви не бывает.
– Он может не молиться, но церемония благодарственного молебна обязательна для всего генералитета. Мог бы прийти сюда хотя бы ради того, чтобы обуздать тщеславие своих бешеных креолок. Они расселись с таким важным видом, будто я устроил эту мессу специально ради них…
Талейран тем временем шушукался с Уитвортом, который спрашивал у него, когда же Франция покинет Италию.
– Франция, – заявил Талейран, – не выведет войска из Неаполя, пока Англия не уберет свой флот с Мальты.
– Англия, – парировал Уитворт, – оставит корабли в Ла-Валлетте, пока Франция остается в Неаполе…
Как быстро все прояснилось! Мир в Амьене – не мир, а лишь короткая передышка между миром и войной, чтобы, малость отдохнув, начать все сначала… Моро уже не ждал, что Бонапарт даст ему армию. И он не был особенно удивлен, когда в весенний день жерминаля мальчишки Парижа, торгующие газетами, вовсю раскричались на улицах:
– Каждый француз должен прочесть: генерал Моро не мог победить юного эрцгерцога Иоанна… генерал Моро сдал Рейнскую армию Бернадоту в состоянии хаоса, начальник его штаба Виктор Лагори – якобинский подонок! Этим людям не место в победоносной армии нашего великого консула Бонапарта…
Александрина прижала ладони к пылающим щекам:
– Моро, что это? Моро, не уехать ли нам?
Бретонский характер проявился в деловом ответе:
– Мне очень жаль Виктора Лагори и… Мне жаль и мадам Софи Гюго, которая не может на Лагори надышаться. Но зато спасибо и моей теще, спасибо и тебе, моя волшебная радость: вы отслужили мессу как надо…
3. Почетный легион
В галерее Сен-Клу арестовали юного офицера Рейнской армии, горячо целовавшего мраморный бюст Марка Брута. Фуше сказал, что там были бюсты Демосфена, Гомера и Цицерона, почему он выбрал для лобзаний именно Брута?
– Потому что Брут зарезал Цезаря…
При штабе Рейнской армии обнаружился заговор против Бонапарта, которого генерал Симон называл «бесчестным рыцарем из Сен-Клу». Раскрыл заговор бдительный Савари, из адъютантов Мюрата ставший адъютантом консула. Между гарнизонами Франции работала военная почта. Прокламации, пробуждающие гражданскую совесть, из провинции пересылались в горшках из-под масла, столица отвечала провинции засургученными пакетами. Савари вникал в мысли заговорщиков: «Они говорят, что народ теперь лишен возможности высказывать свои мысли; собрания, установленные конституцией, состоят из людей, очень боящихся потери своих мест и боящихся откровенно высказаться…» Фуше арестовал многих офицеров Рейнской армии, но генерал Симон на допросах твердил:
– Один я устроитель комплота, один я желал быть Брутом, и потому требую свободы для своих товарищей…
Бонапарт, узнав о таком благородстве, радовался:
– Валите все на Симона! Пусть Европа думает, что дела у нас хороши, если бы не один помешанный Симон.
Фуше отчетливо видел картину следствия:
– Но если Симон помешался, а сообщники его неповинны, тогда я вынужден закрыть дело о заговоре.
– Именно так! – поддержал его Бонапарт. – Сейчас французы должны думать, что их мозги не отличаются от моих. А в любой армии мира всегда отыщется один сумасшедший генерал, за действия которого нация не отвечает… Но Бернадот! – терзался Бонапарт. – Но эта Рейнская армия!