Каждому свое
Шрифт:
Речь шла о заговоре! Якобинцы, обращенные в монархическую веру, казались Лондону более активной силой, нежели роялисты. Меге де Латуш оказался ловким агентом. Парламент обязался субсидировать заговор, не подозревая, кто стоит во главе заговора. В августе Жорж Кадудаль уже покинул берега Англии, удачно высадившись у Дьеппа, за ним последовал и Меге де Латуш… Пишегрю оставался еще в Лондоне, чтобы обсудить свое будущее поведение с генералом Моро: именно участие Моро в ликвидации Бонапарта казалось англичанам главным залогом успеха. Связаться же с Моро мог только Пишегрю! У англичан всегда было пусто в арсеналах, зато
– Мы обязаны быть вместе с вами, дабы упрочить свои права на престол Франции, – было сказано ими Пишегрю. – Но прежде вы и Кадудаль должны обеспечить нам безопасную высадку у мыса Бивилль… Уверены ли вы в Моро?
– Я был его начальником, при мне его имя впервые стало известно французам, мы с ним быстро столкуемся. Не забывайте, что его отец был гильотинирован.
– Перед отплытием вас желает видеть граф Воронцов…
Семен Воронцов был опытным дипломатом! Однако ненависть к революции во Франции он перенес на всю Францию. Для обозначения французов он использовал слова «проклятые мерзавцы» или «негодные канальи». Безвылазно просидев в Лондоне почти двадцать лет, породнясь с британскою аристократией, Воронцов уже начал судить о своей родине как о туманной абстракции, откуда крепостные мужики еще не забывают слать оброк своему пропавшему барину. Восторженный почитатель Питта, он проводил в Лондоне свою политику – в пользу Англии, а если Англия не соглашалась с Россией, Воронцов примыкал к мнению сент-джемсского кабинета. Секретные инструкции о делах Мальты он давал читать парламентариям Лондона, сам и подсказывал, как лучше ответить в Петербург, чтобы Мальта оставалась в английских руках… Таким образом, если Бонапарт во время ночной беседы с Морковым и был честен, выражая желание мира, то все потуги к миру Парижа и Петербурга были заранее обречены на провал, ибо из Лондона они разрушались стараниями Воронцова, желавшего Франции, народу Франции, консулу Франции только гибели…
Его встреча с Пишегрю состоялась в Ком-Вуде, загородной усадьбе лорда Гоуксбери. Воронцов высказал удивление:
– С трудом верится, что Жорж Кадудаль, такой смельчак, и вдруг откажется убивать Бонапарта?
– Он желает его похитить, – ответил Пишегрю.
– Надеюсь, присутствие принцев крови сделает его активнее. Моро вовремя разрушил алтари, которым прежде поклонялся. Франция, конечно, пойдет за ним. И сразу, как только не станет Бонапарта, зовите из Варшавы Людовика Восемнадцатого…
6. «Французский» замок
Лагори получил анонимную записку, в которой его предупреждали, чтобы он остерегался секретарей Робеспьера.
– Представь, – сказал Моро, – я получил такую же. Но странно, что об этом меня предупредил еще и Фуше.
– Вспомним, кто были секретари Робеспьера.
– Первый, кажется, Демаре.
– А второй… Второго звали Симон Дюпле.
– Да, Дюпле, – кивнул Моро. – Но почему сейчас мы должны их бояться? Какая-то нелепая чертовщина… мистика!
Вскоре генерал Савари с неподражаемой вежливостью пригласил генерала Моро в свое бюро тайной полиции.
– Я хотел вас лично поздравить. Дело в том, что в морском департаменте Финистер… Вы же оттуда родом?
– Да, из города Морле.
– Вас
– Нет, я очень далек от флота.
– Ньелли просил оповестить вас, что население единогласно выдвинуло вас в сенаторы Франции.
– Доверие земляков приятно. Тем более, – сказал Моро, – я давно не был на родине, а меня еще помнят.
Савари глядел открыто, честно и прямо:
– Надеюсь, вы слышали, что наш консул предлагает всем, кто им недоволен (это касается и вас, генерал), встретиться в Булонском лесу для благородного поединка… Лучший способ разрешить все сомнения оружием.
– Мои сомнения на шпагах не разрешатся.
– И вы желаете оставаться в когорте недовольных? Мне кажется, честнее стать к барьеру, нежели действовать исподтишка… остротами, издевками, каламбурами, пасквилями.
– Это не мой жанр, – возмутился Моро.
– Возможно. Но пасквили вышли из-под пера вашего адъютанта Рапателя. Он достоин сурового наказания, если бы консул Бонапарт не ценил заслуги его родного брата.
– А это уже смешно, – ответил Моро.
– Это очень серьезно. Недавно из уст консула я слышал фразу: «Несправедливо, чтобы Франция страдала, раздираемая между нами… Бедная страна, если в ней есть люди, считающие, что Францией может управлять генерал Моро!» Извините, я не хотел вас обидеть, я только повторил, что сказано…
Моро вернулся на улицу Анжу, и Рапатель сообщил ему, что заходили генерал Лекурб с братом-юристом, советуя Моро приискать убежище, чтобы не ночевать дома.
– Неужели, – отозвался Моро, – возвращаются времена, когда люди боялись вечером идти домой? – Он отсчитал Рапателю денег, подсказал нужные адреса. – Ты знаешь, Доминик, как мне больно с тобой расставаться, но в Париже тебе жить нельзя. Поезжай в наш тихий Морле, женись, сажай яблони и крыжовник, вычесывай клещей из собаки, читай газеты… Мы еще встретимся, но уже в другой Франции!
Александрина родила девочку, здоровую и крикливую. С детьми и матерью она проживала в Орсэ, а Моро остался на улице Анжу. В двери спальни он врезал «французский» замок с сигнальным пистолетом. Может, он еще и выстрелит, зажигая впотьмах свечу, и тогда Моро увидит, кого надо бояться…
По возвращении в Париж провокатор Меге де Латуш был сразу же арестован, чтобы на него не пало никаких подозрений. При нем нашли очень большие деньги, массу рекомендаций от самых влиятельных лиц сент-джемсского кабинета. Но подлец не знал главного – планов заговорщиков (Кадудаль и Пишегрю оказались бдительны!). Моро проживал под негласным надзором полиции, и Бонапарт часто спрашивал Савари – почему его «бюро» еще не засекло в доме Моро роялистов из Англии?
– Все это очень странно, – рассуждал Бонапарт. – Можете ли вы заверить меня в том, что в Париже нет ни Жоржа Кадудаля, ни Шарля Пишегрю, ни принцев Бурбонов?
– Наверное, их просто нету во Франции.
– Тогда мои сомнения усиливаются. Меге де Латушу нет смысла обманывать нас. От подтверждения его слов – он и сам понимает это! – зависит его судьба…
Савари, раздраженный недоверием консула, ворвался в камеру, где томился писатель, и надавал ему пощечин:
– Свинья… что ты скрыл от нас?