Казино «Бон Шанс»
Шрифт:
Нет, на такое он не мог решиться! Хотя бы из-за Ирины — она была неглупа и хорошо начитана, поэтому обман в любой момент легко мог раскрыться и обманщик столь низко пал бы в ее глазах, что уже никогда больше не поднялся, и она просто проходила бы мимо него, как проходят мимо тени. Кого же из поэтов он переводил?
Выписывая на листочек поэта за поэтом, Петр даже не заметил, как в поисках дождался серого рассвета. Но нетерпение оказалось настолько велико, что он сел за клавиатуру и начал пробовать вводить вместо команды имя одного поэта за другим.
Когда он набрал стоявшего в его списке девятым Эрика Адамсона и его годы жизни: 1907–1946, на экране пошел текст.
Меркулов не поверил своим глазам. Неужели ему удалось меньше чем за неделю «расколоть» тройную защиту дискеты, поставленную Юри? Да, действительно удалось, но лишь потому, что он знал его почти как самого себя!
На экране дисплея мелькнуло имя Иванюка, потом Гудилина, потом имена некоторых чиновников и политиков, пошли копии каких-то документов. Временами текст перемежался зашифрованными фрагментами, видимо, содержавшими наиболее серьезную компрометирующую информацию на чиновный аппарат и политических деятелей. Но это уже мало интересовало Меркулова.
Выключив компьютер, он убрал дискету и, сняв трубку телефона, набрал знакомый номер.
— Николай Иванович? Это Меркулов. Все готово, и я могу встретиться с вами.
— Отлично, — прогудели в трубке. — Когда и где?
— Если устроит, то завтра, на кладбище, на могиле деда моей жены.
— Места выбираешь, — хмыкнул Николай Иваныч. — Ладно, в одиннадцать утра устроит?
— Вполне.
— Тогда до встречи. Но приходи один.
— Излишнее напоминание.
— Ладно, это я так. Пока.
За стеной гомонили: канючил малыш, что-то выпрашивая у бабушки, тесть искал галстук, который вчера куда-то задевал внук: несмотря на возраст, дедушка все еще работал. А что поделаешь, у всех трудные времена, не только у его семейства. И, что самое неприятное, сколько он себя помнил, всегда времена были трудные — если не в одном, так в другом. Словно рок какой-то!
Петр задернул шторы: глаза устали от работы и хотелось полумрака. Он опустился в глубокое кресло и блаженно смежил веки, предаваясь бездумному времяпрепровождению, что случалось так редко.
Однако долго побыть одному не удалось — на широком подлокотнике тихо и незаметно, как она всегда умела это делать, пристроилась жена. Чуть приоткрыв глаза, он увидел ее голое круглое колено и туго обтянутое коротким халатиком крутое бедро: у нее были красивые ноги. Так же умела садиться на подлокотник Ирина…
Сердце кольнуло болью, и какой-то безысходной тоской заполнилась душа — грешная, мятущаяся и виноватая. Хотя в чем особенно виновата его душа? В том, что ненадолго захотела вернуться в прошлое и вновь испытать молодость? Кто знает: вина это или большая беда?..
— Ты опять уходишь? — она ласково провела ладонью по его волосам и слегка пощекотала за ухом, словно призывая к игре, но он сделал вид, что не понял этого.
— Ты уходишь? — уже серьезнее повторила она. — И опять надолго?
Отвечать не хотелось. Так хорошо было полубездумно лежать в кресле, пока она не пришла и не начала этот ставший чуть ли не традиционным разговор. Но отвечать придется: спрашивает все-таки жена и мать его детей.
— Не знаю.
— А кто знает? — не унималась она.
— Наверное, только Бог и Судьба. Ты же догадывалась, за кого выходила замуж? Где тогда были твои глаза? — попытался отшутиться он, но она не приняла шутки.
— Опять высокопарные слова! А дети, между прочим, растут без отца и видят его раза два в год, — голос ее предательски дрогнул, и он обнял жену за плечи, прижав к себе.
— Кому все это нужно? — продолжала она после легкой паузы.
— России.
— Брось, Петя, — высвободившись из его объятий, устало сказала жена. — Сейчас все только и болтают о благе державы. А есть она, Россия-то?
— Есть! — твердо ответил он. — Все прошло и все прошли: цари, революции, всякие правительства, большевики, а Россия осталась.
Она обняла его, уткнулась носом в шею и прошептала:
— Боюсь я, Петька, за тебя, боюсь за детей. Сколько можно жить в страхе? И за границей мы так жили, здесь еще хуже. Подай ты в отставку, а папаху малышу играть отдашь, все равно ведь в ней никогда не ходишь.
— Рано еще, рано, — он ласково погладил ее по плечу. — Потерпи немножко.
— Терпелки все кончились, — всхлипнула она…
Переговорив по телефону с Меркуловым, тот, кого он называл Николаем Ивановичем, позвонил более высокому руководству и со сдержанной радостью в голосе сообщил:
— Полковник Меркулов задание выполнил блестяще. Завтра искомое будет им передано мне при личной встрече.
— Зайди, — велели в ответ и положили трубку…
И опять в этот день, и даже ночью, не умолкали телефоны. По проводам и волнам радио неслись разные голоса:
— Пулю ему за все труды, пулю в затылок! — ярился один…
Бесстрастная техника несла в виде электрических импульсов вздохи облегчения, взрывы ярости, зубовный скрежет от злости и откровенный победный смех.
— Успокойся, успокойся, — уговаривал другой. — Никто эту бомбу взрывать не станет! Себе дороже обойдется… Пойми, ее просто зароют в груде политического хлама и мусора…
— Да, но только до следующего удобного случая, — саркастически хмыкали в ответ. — Кому не захочется иметь компру на политических противников и прочих оппонентов?..