Казна Херсонесского кургана
Шрифт:
Ну, все же добрались. Действительно сад, слов нет, от персиков в глазах рябит. И большие, с биллиардный шар! Хотели уже рвать, но кто-то заметил чуть поодаль шалаш-сторожку. Осторожно приблизились. У шалаша огромный пес лениво зевает, не залаял даже. Просто Сережа сказал, что это потому, что он его загипнотизировал, собаки, мол, обычно цапают тех, кто прячет от них взгляд и их боится. А когда смотришь им глаза в глаза, поджимают хвост. Кроме специально обученных. Не знаю, не пробовал, может и так. Еще к шалашу была прислонена берданка, а из него торчали кирзачи сорокагромадного размера.
Мы сначала девочек оставили в засаде и стали собирать урожай мужским составом, но процесс шел медленно. Посмотрели, посмотрели они, как мы мучаемся, и говорят: «Идите лучше вы на атас, а мы покажем, как это делается». И показали! Я засекал — восемь минут и кошелки доверху.
Поворачиваем затем к винограднику, а там на меже мужик молодой бородатый в тельняшке стоит, мнется. Он все видел, но настроен на удивление мирно.
«А что, ребята, выпить есть?» — спрашивает. «Ну есть, — отвечаем, — в чем дело?» «Да я сторож этого виноградника, вон сторожка (кивнул на пригорок), пойдемте маленько вмажем, и виноград хоть весь забирайте, ну, сколько унесете».
Ну, пошли мы к нему, оказалось, свой брат, студент-заочник, сезонно подрабатывает. Посидели мы с ним, выпили, попели песен, загрузились и назад собираться. А Славик — сторож нам на прощанье: «Наперед знайте — сюда, в сады Семирамиды, вход два пузыря с носа. Захотите витаминчиков, никаких вопросов — затаривайтесь и сюда! Здесь без градусов со скуки подохнуть можно»… Словом, если человек хороший, так он и есть хороший — ничего не скажешь…
Назад спускались, шутили: «Нам, сколько набрали, не съесть, пропадет зря. Пойдем на базар сдадим недорого — будет на мелкие расходы». А просто Серж урезонил: «Да вам бабки-торговки там вмиг все волосы повыдергивают, за то что цену сбиваете. У них свои понятия о рынке и такую конкуренцию они в гробу видали…» Ну, дошли нормально, но задрючились вдрызг.
Сейчас Боб с Сашком гоняют на кухне чаи, а я (зачеркнуто). Надоело писать, пойду к ним.
И еще одно отступление. Сегодня ходил на почту отправлять посылку старикам со сладким луком. Прихожу, а там ОНА, та, что была в кафе. Стояла впереди, тоже посылку сдавала. Я туда-сюда верчусь, стараюсь обратить на себя внимание; но, видно, был неоригинален, так как пристального внимания не удостоился. Не может быть, чтоб она меня не запомнила! Но кое-что выжать из ситуации все-таки удалось, сделать, так сказать, полшага вперед. Во-первых, я успел засечь адрес отправления и оказалось (надо же!) наш град Даугавпилс. И второе, когда она уже уходила, я успел вдогонку задать топорный вопрос: «Девушка, а как вас зовут?» В ответ взгляд зеленых глаз и: «Жанна, а что?»
Увы, «а что» я еще не придумал, а подошла очередь сдавать посылку. От Джексона никаких вестей, и мне уже кажется…
…Брезжил рассвет. Как ни в чем не бывало, в дымящем пожарищами городе заголосили петухи. Оживление во дворце не спадало, никто не сомкнул глаз. Савмак выглядел бодро и даже изредка шутил с приближенными; из отрывочных слухов он знал, что восстание в Пантикапее прошло успешно, но ждал более точных сведений. Ожидание тяготило его, но он с искусством актера скрывал свое нетерпение, хотя сердце, бившееся мощно и радостно, готово было вырваться из груди.
С шумом распахнулась дверь, и в зал вошли двое. Первым был Зеттар, за ним чуть живой ковылял старый Улифас. Вид его страшен: голова рассечена ударом вскользь, часть уха отрублена, а лицо и шея залиты спекшейся кровью. Руки тоже по локоть были в крови, но крови чужой. Даже видавший виды Савмак, идя навстречу вошедшим, невольно вздрогнул, остановился.
— Говорите… — коротко бросил он, сохраняя твердость в голосе.
— Наши обидчики… — начал старик и смолк. Было видно, что говорить ему стоит огромных усилий. — …Мы с ними рассчитались сполна… сегодня… а сейчас…
Старик криво осклабился и Савмак вдруг увидел, что у этого ходячего страшилища нет еще и одного глаза. А тот перевел дыхание и продолжал:
— А сейчас их трупы жрут голодные псы… на городских улицах, на свалках… Только что я сам порешил жену и детей своего бывшего хозяина. Жаль, что не прикончил самого… до меня кто-то…
— Зачем же детей? — спросил Савмак с неодобрением.
— Что? Добренький?! — единственное око старика готово было вылезти из глазницы. — А ты забыл, как он собаками затравил моего сына за кусок хлеба. За маленький кусочек хлеба. А?! Как я его молил о пощаде, а он только смеялся. Смеялся и науськивал зверей…
Савмак остановил его жестом:
— Ты прав, он твой. Но где же Румейдор, я жду, я хочу обнять его.
Улифас и египтянин понурили головы.
— Он погиб, преследуя Диофанта, — скорбно промолвил немногословный Зеттар.
— А где Диофант, где этот Митридатовский палач? — вскричал Савмак.
— Ушел с личной охраной на последнем херсонесском корабле, — в голосе египтянина звучали вина и досада. — Но больше не ушел никто.
— Да, да, — добавил старик, видя, что Савмак сильно огорчился, — остальные разбиты и схвачены.
— Лучше б ушли все остальные, но Диофант был бы здесь. Живой или мертвый… — Савмак по-сыновьи обнял старика. — От этого человека звезды предрекают нам неминуемую погибель.
— Пусть, — старик упрямо насупился. — Все, что будет, все потом, а сегодня они будут расплачиваться с нами своими жизнями.
Около дворца стала собираться возбужденная толпа победивших рабов, она гудела, как улей.
Старик отступил от Савмака и упал на колени:
— Царь, выйди к своему народу.
— Встань, Улифас. Что ты несешь, ты в своем ли уме? — Савмак попытался его поднять, но тот решительно воспротивился:
— Савмак! Ты знаешь всех, кто стоял во главе восстания, кто зажег факел нашей победы, посуди сам: Румейдор погиб, я стар, немощен и уже ни на что не гожусь, Зеттара мало кто знает. Остается тебе стать царем. Стань им ради них! — Старик показал рукой на толпу. — К тому же я уже распустил слухи о том, что ты внебрачный сын Перисада.
— Зачем эта нелепица? — изумился Савмак.