Кен
Шрифт:
— Чемоданы. Сюда и сюда. Потом отчетливо ледяным тоном:
— Осторожнее, не повредите.
Когда таксист разобрался с багажом, дама открыла сумочку, чтобы расплатиться. Ее чаевые были щедрыми ровно настолько, чтобы не вызвать совсем уж откровенного недовольства.
— Благодарю.
— Всего хорошего, гражданочка.
Удивленно вздернутые брови дамы были знаком того, что она еще не сообразила, в какой находится стране. Должно быть, не адаптировалась после долгого перелета. После того как за таксистом захлопнулась дверь, дама наконец обратилась
— Доброе утро, милочка. Какое горе!
И, подняв с лица вуаль, кружевным платочком начала аккуратно промакивать прекрасные глаза.
— Да-да, — торопливо заговорила Ксения — Женя… Женю… Мне так жаль, честное слово! Это что-то ужасное! А я здесь…
— Налей мне, пожалуйста, ванну. Черри, кажется?
За границей они встречались по крайней мере раз десять. То, что даму зовут Элеонора Станиславовна, Ксения запомнила сразу же. «За кого вы меня принимаете?!» — хотелось крикнуть ей. Но вместо этого Ксения побежала в ванную и открыла краны.
«Как мне хочется тебя заживо сварить!» — думала она, насыпая в воду ароматическую соль. С тонким запахом ландышей. Подруга перенимала привычки от матери. Своего вкуса в одежде, косметике и духах у нее не было. То, что выбирала Элеонора Станиславовна, ее дочери не нравилось, но окружающие восхищались, и пришлось смириться. Таким образом, Ксения знала вкусы приехавшей дамы. А та приняла это как должное.
— После ванны я с удовольствием выпью кофе.
«Я тоже», — опять-таки про себя подумала Ксения и не поняла, почему не может сказать всего этого вслух.
Закрыв дверь ванной комнаты, она обессилено присела возле нее на корточках. Элеонора Станиславовна парализовала ее волю, если таковая вообще когда-то была. Эта дама так естественно воспринимала окружающих людей как прислугу, что было бессмысленно с ней спорить. Она обращалась к людям с такой ледяной, убийственной вежливостью, что те просто терялись. Как отвечать на хамство, понятно: откровенным хамством. Но что делать, если тебе не нахамили, но оскорбили при этом так, что стало тошно? И сделала это женщина, прекрасная, как ангел. Смотреть в ее глаза можно было бесконечно. В них не было ни дна, ни печали, ни какого-либо другого чувства.
Первым, что сказала Элеонора Станиславовна, сделав глоток крепкого кофе, было:
— Ах, как я отвыкла от этой страны! Мне хочется поскорее вернуться обратно в Италию. На свою виллу. Милочка, как вы можете здесь жить?
«А где же мне еще жить? — подумала Ксения. — Без своего жилья и денег?» Но дама не нуждалась в ее репликах:
— Поэтому покончим со всем этим быстрее. Я должна выполнить какие-то формальности?
— Ну да. Вам же надо забрать тело из морга! Вы — мать.
— Боже мой, как все это неприятно!
— Вам ее совсем не жаль? — не удержалась Ксения.
— Жаль? Ну разумеется. Для меня это большое горе. — Фраза была сказана таким тоном, будто речь шла о десерте, безнадежно испорченном поваром. И тут же: — Как вы думаете, милочка, я успею завтра вечером на самолет?
— Завтра?!
— Да, понимаю. Необходимые формальности. Ах, как их много! Ее же надо где-то похоронить. Я думаю, что вместе с моим покойным мужем. Но, в крайнем случае, послезавтра. Иначе я здесь умру. — Элеонора Станиславовна тяжело вздохнула: — Поймите, у меня здесь нет близких людей. Муж не мог оставить свой бизнес. Не покойный, разумеется, муж, а нынешний, синьор Ламанчини. Всю эту неприятную обязанность он переложил на мои плечи…
Дама передернула плечиками, словно демонстрируя их хрупкость. И снова кружевной платочек у глаз. Ксения рассматривала Элеонору Станиславовну и думала о том, что подруга была мало похожа на свою красавицу мать. Досадно ей это было или нет, но Женя Князева категорически отказывалась обсуждать подобную тему. Сказать, что между ней и матерью были плохие отношения, значило соврать. Они не были плохими. Они были никакими. Элеонора Станиславовна любила говорить, что свой долг по отношению к дочери она выполнила. Женечка получила все, что нужно, — по высшему разряду. Она не была заброшенным ребенком, разве что одиноким. Себя мать любила гораздо больше. Тем более что девочка даже не была хорошенькой. Возможно, втайне она радовалась, что между ней и дочерью не будет соперничества. Но вслух не уставала повторять:
— Женечка, как жаль, что ты так похожа на папу! Тебе ужасно не хватает женственности.
Может быть, поэтому Женя Князева держала возле себя красивых мужчин. Чтобы позлить мать, которая имела все, но жила сначала с лысым и толстым папочкой, который был старше на двадцать лет, а потом со своим итальянцем-миллионером, мужчиной бесспорно богатым, но уже старым и внешне тоже непривлекательным. Мать могла сколько угодно делать вид, что ей безразличны спутники дочери, но та втихаря подсмеивалась над ней. Как забавно, в самом деле!
Так получилось, что больше всего на свете Элеонора Станиславовна любила деньги. То есть не сами шуршащие купюры, а то, что на них можно купить. Ее родители были инженерами, простыми советскими нищими, и, глядя на красивые вещи, которые носили девочки из более обеспеченных семей, Элечка думала только о том, что это ужасно несправедливо. Ей все это пошло бы гораздо больше. С таким лицом и с такой замечательной фигурой! И всю свою жизнь Элеонора Станиславовна потратила на то, чтобы восстановить справедливость. Теперь красивые вещи носила она и выглядела в них на самом деле великолепно.
Да, справедливость восторжествовала, но Элеонора Станиславовна почему-то не испытывала от этого особого восторга. Все встало на свои места, но почему ценой таких больших жертв? Приобретение богатства стоило ей утраты молодости. Под молодой, прекрасной оболочкой билось сердце древней старухи. Эта столетняя бабка ни на что не реагировала только потому, что чувства ее были слишком дряхлыми. Она не была бессердечной, но воспринимала все соответственно своему подлинному возрасту.
— Милочка, вы ведь обо всем позаботитесь, не так ли?