Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь
Шрифт:
— Перестаньте, вы пугаете меня! — крикнул мальчик. — Ага, — прибавил он, всплеснув руками с чувством радостного облегчения, — вот наконец и бараньи котлеты!
В комнату вошла весьма опрятная, славно только что вымытая, средних лет служанка с блюдом в руках. Поставив его на стол и сняв крышку, она сказала вежливо, хотя и холодно, как подобает существу, питающемуся салатом и водой:
— Хозяйка очень сожалеет. Она заставила вас ждать, но она думала, что вы вегетарианцы.
Положив своему юному другу солидную котлету, Кенелм взял себе другою и серьезно ответил:
— Передайте вашей хозяйке, что если б она прислала нам только овощи, я съел, бы вас. Передайте ей, что хотя человек отчасти существо травоядное, в основном он все же плотояден.
Так как самый проницательный наблюдатель с трудом мог определить, когда Кенелм шутит и когда говорит серьезно, служанка на миг остановилась в попыталась улыбнуться. Кенелм поднял свои черные глаза, невыразимо грустные и глубокие, и кротко сказал:
— Мне было бы очень жаль ребенка. Принесите котлет!
Служанка исчезла. Мальчик положил нож и вилку и посмотрел на Кенелм а пристально и пытливо. Кенелм, не обращая на него внимания, положил последнюю котлету на тарелку мальчика.
— Не хочу больше! — порывисто воскликнул мальчик и положил котлету обратно на блюдо, — я сыт.
— Молодой человек, вы лжете, — сказал Кенелм, — вы недостаточно насытились, чтобы душа держалась в теле. Съешьте этот кусок, или я вас проглочу, а я всегда делаю то, что говорю.
Мальчик вздрогнул, молча съел котлету, опять посмотрел на Кенелма и пробормотал!
— Я боюсь.
Вошла служанка. Она принесла еще бараньих котлет и яичницу с ветчиной. За этим вскоре последовал на оловянном блюде рисовый пудинг таких размеров, что его хватило бы, чтобы накормить целую школу. По окончании обеда Кенелм, по-видимому, забыл об опасных свойствах плотоядных животных и, беспечно растянувшись в Кресле, переваривал пищу, как самое безобидное домашнее травоядное.
Мальчик робко обратился к нему:
— Могу я просить вас еще об одном одолжении?
— Сбить с ног другого дядю или украсть еще одну тележку с лошадью?
— Нет, услуга очень простая: отыскать адрес моего друга и передать ему записку.
— Это неотложное поручение? "Поел сытенько, сосни маленько!" — говорит пословица, а пословицы так мудры, что Никто не может угадать их автора. Предполагают, что это отрывки философии допотопных людей, дошедшие до нас в ковчеге.
— Неужели? — серьезно сказал мальчик. — Как это интересно! Нет, мое дело можно отложить на час. Как вы думаете, сэр, до потопа бывали драматические представления?
— Драматические представления? Несомненно. У людей, живших по тысяче или по две тысячи лет, было вдоволь времени, чтобы выдумывать и совершенствовать все, что угодно, и театральное представление тогда могло иметь свою естественную продолжительность. Не было необходимости втискивать всю историю Макбета от его юности до старости в нелепый трехчасовой отрезок времени. Но передать подлинную человеческую природу этого интересного шотландца не удается ни одному актеру, потому что, изображая Макбета, он обычно выходит на сцену в неизменном виде — как тогда, когда он убивает Дункана, так и тогда, когда его самого, уже старого и дряхлого, убивает Макдуф.
— Вы думаете, что Макбет был молод, когда убил Дункана?
— Конечно. Ни один человек не совершает первого тяжкого преступления например, убийства — после тридцати лет. Но, начав убивать раньше, он может продолжать это до любого возраста. А вот юность — та пора, когда зарождаются ошибочные расчеты, основанные на ложных надеждах и избытке физической силы. Так, по газетным сообщениям легко убедиться, что люди, убивающие своих возлюбленных, обычно бывают не старше двадцати — двадцати шести лет; если же причина убийства не любовь, а что-нибудь другое, например, месть, скупость или честолюбие, то убийце чаще всего бывает двадцать восемь лет — возраст Яго [48] . К двадцати восьми годам заканчивается пора особо интенсивной деятельности, человек уже перестает не задумываясь убирать со своего пути нежелательных ближних, и даже профессиональные кулачные бойцы к этому времени заканчивают свою карьеру. Я думаю, что Макбету было как раз двадцать восемь лет, когда он убил Дункана [49] , а когда он начал хныкать о недостатке утешений в старости, ему, я полагаю, было от пятидесяти четырех до шестидесяти. Но доходит ли до зрителей эта разница в летах, когда они смотрят представление, продолжающееся три часа, и какой актер может создать нужное впечатление и казаться двадцативосьмилетним в первом акте и шестидесятилетним в пятом?
48
"…двадцать восемь лет — возраст Яго." — В трагедии Шекспира «Отелло» Яго в разговоре с Родриго (акт I, сц. 3) говорит: "…я двадцать восемь лет живу на свете".
49
"…Макбету было как pas двадцать восемь лет, когда он убил Дункана…" — Возраст Макбета у Шекспира не обозначен. Видимо, Кенелм слишком удлиняет тот срок, который сведен Шекспиром в "нелепый трехчасовой отрезок времени". По историческим хроникам, Макбет царствовал семнадцать лет. Шекспир сближает во времени ради концентрации действия воцарение Макбета и его гибель. Несомненно, шекспировский Макбет стал королем не в двадцать восемь лет, а позже.
— Мне это не приходило в голову, — сказал мальчик, очевидно заинтересованный, — но я никогда не видел «Макбета». Однако я видел "Ричарда Третьего". Не правда ли, замечательная пьеса? Вы любите театр? Я — ужасно. Как великолепна должна быть жизнь актера!
Внимание Кенелма, который до сих пор говорил скорее с самим собой, чем со своим юным товарищем, пробудилось, он пристально посмотрел на мальчика и сказал:
— Я вижу, что ты помешан на театре. Ты удрал из дома для того, чтобы стать актером, и я не удивлюсь, если записка, которую ты поручаешь мне отнести, адресована режиссеру театра или одному из актеров его труппы.
Лицо мальчика, на которое были устремлены черные глаза Кенелма, ярко вспыхнуло, но сохранило упрямое и вызывающее выражение.
— А если и так, разве вы не отнесете записку?
— Как? Помочь ребенку твоих лет бежать из дому и поступить на сцену против согласия родных? Конечно, нет!
— Я вовсе не ребенок, но дело не в этом. Я и не собираюсь поступать на сцену. По крайней мере без согласия человека, который имеет право руководить моими поступками. Моя записка адресована совсем не режиссеру и не актеру его труппы, а джентльмену, который согласился несколько раз выступить здесь, настоящему джентльмену, замечательному актеру, моему другу — единственному другу на свете. Что ж, не скрываю, я бежал из дома только для того, чтобы послать ему эту записку, и, если вы не хотите ее передать, найдется кто-нибудь другой!
С этими словами мальчик встал и выпрямился во весь рост перед растянувшимся в кресле Кенелмом; губы его дрожали, глаза наполнились слезами, но вся его поза выражала, решимость. Стало ясно: если ему не удастся построить свою жизнь по-своему, то отнюдь не из-за недостатка воли.
— Хорошо, я отнесу записку, — сказал Кенелм.
— Вот она, отдайте ее в собственные руки тому, кому она адресована, мистеру Херберту Комптону.
ГЛАВА IV
Кенелм отправился в театр и, обратясь к привратнику, спросил мистера Херберта Комптона.