Кенилворт
Шрифт:
Ne quisquam Ajacem possit superare nisi Ajax. note 83
Никто, кроме тебя самого, не может тебя обмануть. А ты обманул все братство розенкрейцеров, никто так не посвящен в таинства, как ты. Но слушай и внимай: если бы приправа в бульоне Сассекса подействовала лучше, я был бы лучшего мнения о науке химии, которой ты так хвастаешь.
— Ты закоренелый злодей, Варни, — возразил Аласко. — Многие совершают такие поступки, о которых даже сами не осмеливаются говорить.
Note83
Чтобы никто не мог превзойти Аякса, кроме самого Аякса (лат.).
— А многие говорят
— Гороскоп графа Сассекса говорит о том, что восходящий знак в состоянии воспламенения…
— Хватит с меня этой ерунды, — прервал его Варни. — Ты, вероятно, думаешь, что ведешь беседу с хозяином?
— Прошу прощения, — ответил старик, — и клянусь вам, что знаю только одно лекарство, способное спасти графу жизнь. Но так как никто в Англии, кроме меня, не знает этого противоядия, да и его составные части, особенно одну из них, вряд ли возможно здесь достать, то я должен считать, что он выкарабкался, вследствие такого устройства легких и других жизненно важных частей, каким еще не обладало тело ни одного смертного.
— Ходили слухи, что его пользовал какой-то шарлатан, — после минутного раздумья продолжал Варни. — Уверен ли ты, что никто в Англии не знает твоего секрета?
— Был один человек, — сознался врач, — мой бывший слуга, который мог, конечно, украсть его у меня вместе с двумя-тремя другими секретами моего искусства. Но не беспокойтесь, мистер Варни, не в моем обычае позволять, чтобы такие непрошеные шпионы вторгались в мои тайны. Он больше не вмешивается ни в какие тайные дела, заверяю вас, ибо, как я твердо знаю, его унес в небеса на своих крыльях огненный дракон. Да будет мир его праху! Но вот что, в этом новом убежище будет у меня лаборатория или нет?
— Целая мастерская, приятель, — ответил Варни. — Ведь почтенный отец аббат, которому лет сорок тому назад пришлось уступить свое местечко буйному королю Хэлу и его придворным, имел там полный набор для химических опытов. Его-то и вынужден он был оставить своим преемникам. Ты можешь располагаться там, плавить и выдувать, жечь и перегонять, покуда зеленый дракон не превратится в золотого гуся, или какая там у вас среди алхимиков есть новая поговорка?
— Ты прав, мистер Варни, — сказал алхимик, скрежеща зубами, — ты прав даже в своем презрении к правде и разуму. То, что ты говоришь в насмешку, может стать трезвой действительностью раньше, чем мы снова встретимся. Если самые почитаемые мудрецы древности говорили правду, если лучшие ученые нашего времени поняли ее правильно, если, где бы я ни путешествовал — в Германии, Польше, Италии или в отдаленной Татарии, меня принимали за того, кому природа открыла свои заветнейшие тайны, если я постиг самые тайные знаки и условные формулы еврейской кабалистики, так что самые седые бороды в синагоге готовы были подметать для меня ступени, — если все это правда и если остается лишь один шаг, один маленький шаг между моим долгим, глубоким, темным подземным странствованием и ослепительным светом, который озарит колыбель, где покоятся самые богатые и благородные создания природы, один шаг между зависимостью и верховной властью, один шаг между нищетой и таким изобилием богатства, какое земля без этой великой тайны не может отдать из всех своих рудников Старого и Нового Света, — если все это так, не разумно ли, если я посвящу этому всю свою остальную жизнь и сумею, после краткого периода терпеливых научных занятий, возвыситься над жалкой зависимостью от фаворитов и их любимцев, которыми я ныне порабощен?
— Ну что ж, браво, браво, почтенный отец! — воскликнул Варни со своей обычной сардонической усмешкой. — Но все эти порывы приблизиться к философскому камню не выжмут ни единой кроны из кошелька лорда Лестера, а тем более из Ричарда Варни. Нам нужны земные и вполне ощутимые услуги, приятель, а дальше нам все равно, кого еще ты будешь дурачить своим философским шарлатанством.
— Варни, сын мой, — сказал алхимик, — неверие, окутывающее тебя ледяным туманом, помутило твою зоркую восприимчивость того, что является камнем преткновения для мудрецов, но для смиренного искателя истины дает столь ясный урок, что он может легко его прочесть. Неужели ты думаешь, что искусство не является способом завершения отнюдь не совершенных сплавов в природе, стремящейся образовать благородные металлы? Разве при помощи искусства мы не можем усовершенствовать другие процессы — такие, как инкубация, дистилляция, ферментация и другие процессы, с помощью которых мы извлекаем жизнь из бесчувственного яйца, отделяем чистоту и жизнеспособность из мутных осадков или вдыхаем жизнь в инертную материю застойней влаги?
— Все это я слыхал и раньше, — ответил Варни, — и я всем сердцем восстаю против такого ханжества, с тех пор как пожертвовал двадцать хорошеньких золотых (конечно, мой ум был тогда еще в пеленках), чтобы содействовать великой тайне, но все они с божьей помощью исчезли in fumo. note 84 С того времени, как я заплатил сам, по доброй воле, я не дам алхимии, астрологии, хиромантии и всякой прочей магии, пусть даже таинственной, как сам ад, развязать шнурки моего кошелька. Но я верю в манну святого Николая, и она мне крайне необходима. Первым делом приготовь ее побольше, когда залезешь в свою нору, а там делай себе золото сколько твоей душеньке угодно.
Note84
Как дым (лат.).
— Не буду я больше изготовлять это зелье, — решительно объявил алхимик.
— Тогда тебя повесят за то, что ты уже сделал, — сказал шталмейстер, — и великая тайна будет навсегда утрачена для человечества. Не обрекай его на такую несправедливость, мой добрый отец. Лучше смирись со своей участью и изготовь нам унцию или две этого снадобья, которым можно нанести вред лишь двум-трем людям, чтобы посвятить всю остальную жизнь открытию всеисцеляющего лекарства, которое сразу избавит нас от всех наших недугов. Гляди веселей, ты, важная, ученая и унылая обезьяна! Разве не говорил ты мне, что умеренная доза твоего зелья оказывает слабое действие, отнюдь не опасное для человека, но вызывает упадок духа, тошноту, головную боль, нежелание двигаться, то есть такое состояние духа, которое удержит птичку в клетке, даже если ей отворят дверцу?
— Да, я это сказал, и это правда, — ответил алхимик. — Такое действие оно и оказывает, и птица, отведавшая его в этой дозе, будет долго сидеть на жердочке, не думая ни о вольном голубом небе, ни о прекрасных зеленых лесах, хотя бы даже небо было озарено лучами восходящего солнца, а леса звенели от песен проснувшихся пернатых обитателей.
— И это без опасности для жизни? — спросил Варни с тревогой в голосе.
— Да, если не превысить должных пропорций и если кто-то, знакомый со свойствами манны, будет рядом, чтобы в случае необходимости различить симптомы и оказать помощь.
— Наблюдать будешь ты сам, — сказал Варни. — Ты будешь награжден по-царски, если все будет сделано вовремя и в должных дозах, чтобы не повредить ее здоровью. Иначе тебе не миновать жестокой кары.
— Повредить ее здоровью! — повторил Аласко, — Значит, мне придется проводить свои опыты с женщиной?
— Да нет, глупец ты этакий! — воскликнул Варни. — Разве я не сказал, что это птичка, ручная коноплянка, пение которой способно умиротворить ястреба, камнем падающего вниз? Я вижу, как блестят твои глаза, и знаю, что твоя борода совсем не такая белая, какой ее сделало искусство. Ее ты по крайней мере сумел превратить в серебро. Но заметь себе, что эта птичка не про тебя. Эта птичка в клетке дорога тому, кто не потерпит соперника, особенно такого, как ты, и ее здоровье надо беречь как зеницу ока. Ее могут пригласить отправиться на празднества в Кенилворт, а между тем крайне важно, крайне нужно, крайне необходимо, чтобы она не смогла туда упорхнуть. Об этой необходимости и ее причинах ей знать совсем ни к чему. Есть основания полагать, что ее собственное желание сумеет заставить ее пойти наперекор всем разумным доводам, какие можно ей привести для того, чтобы попробовать удержать ее дома.