КГБ. Последний аргумент
Шрифт:
— Или вот еще пример богословского розыгрыша...
У писателя Виталия Губарева была манера позвонить и объявить, что вечером придёт в гости. Не спрашивая, ждут ли его, свободен ли хозяин. Очередной его визит Богословский встретил во всеоружии: заехал в Радиокомитет к Юрию Левитану и упросил его наговорить текст. Полну горницу гостей созвал на вечер. Губарев не заставил себя ждать — тут как тут. Сидят, выпивают... Композитор сделал вид, что включил радиоприемник, на самом деле—магнитофон. Неповторимый голос Левитана:
«...в области драматургии присудить:
Шум, гам, поздравления...
Счастливый Губарев мчится, ног под собой не чуя, в магазин за шампанским, фруктами. Пир разгорается с удвоенной силой... Кто-то предлагает послушать «Последние известия» целиком. У Богословского припасена еще одна запись. Вновь Левитан перечисляет фамилии награждённых и заканчивает выступление словами:
«Губареву Виталию Георгиевичу за пьесу “Павлик Морозов» — них..!"
Когда смех стих, Козлов невозмутимо продолжил:
— Никита Владимирович был неистощим на розыгрыши... И вы это сполна оцепите, когда узнаете еще об одном,..
В начале 1970-х актер Станислав Садальский, персонаж тщеславный и предприимчивый, перебравшись из Ярославля в Москву, прилагал неимоверные усилия, чтобы пролезть в элитный клуб мэтров кило, да и вообще, стать своим в столичной творческой тусовке. Походя хлопнуть пониже спины какого-нибудь мартинсона или Жарова, а потом об этом растрезвонить на весь свет — смотрите, какой я крутой! — это было в духе Садальского.
В попытках проникнуть в круг избранных и стать запанибрата со звездами экрана ему помогала актриса Римма Маркова. Будучи значительно старше, она патронировала Садальскому, как родному сыну, и, надо отдать ей должное, стала той ракетой-носителем, что вывела его па московскую орбиту. Искренне веря, что юному дарованию не хватает лишь влиятельных связей и знакомств, чтобы занять свою нишу в гламурном мире, Маркова не упускала пи одной, даже заведомо провальной возможности, чтобы протолкнуть его в свет.
Зная, что сливки столичного бомонда обычно собираются у Богословского, Маркова донимала его просьбами пригласить Садальского к себе на какой-нибудь раут, званый ужин или просто па посиделки со знатными и великими. Этим она и композитора достала и неприязнь внушила к своему протеже.
Делая вид, что уступил домогательствам Марковой, Никита Владимирович не отказал себе в удовольствии и устроил розыгрыш, где осмеянной, нет! — одураченной и одиозной фигурой стал её подшефный...
Считаю, что Богословский задумал и провёл эту акцию не столько из любви к жанру и не только потому, что следовал своей традиции опробовать клинок на новой фактуре. Нет! Думаю, что мотивы, которыми он руководствовался, были иного свойства. И вот почему. Будучи наслышан о Стасике-карасике как о беспримерном скандалисте и переносчике сплетен, Никита Владимирович решил наказать его, выставив дураком. Чем, надо полагать, нимало потрафил недоброжелателям Марковой и Садальского, а заодно и вызвал зависть у своих соперников-пересмешников...
Но если бы на розыгрыше всё закончилось, так нет же! То, что Садальский после инцидента стал persona non grata для тусовок московской золотой молодёжи, — полбеды. Хуже другое — его на пушечный выстрел перестали подпускать к московским великосветским салонам — местам заседаний ареопага самых авторитетных деятелей театра и кино, в которых так нуждался Садальский для продвижения по рампе и по жизни...
Было так.
2 сентября 1973 года исполнилось 40 дней траурной дате — смерти поэта-песенника Михаила Исаковского. Сороковину решили отметить в хлебосольном доме Никиты Владимировича.
К 16 часам на квартире Богословского собрался цвет столичной и союзной интеллигенции — генералы и маршалы от литературы, музыки, театра и кино. Все — в черных костюмах, белых рубашках, при галстуках, как и подобает скорбности момента. Сидят, чинно произносят спичи и тосты, в меру пьют, обильно закусывают.
Как вдруг ровно в 17 часов в квартиру, сминая челядь, что прислуживала за столом, ввалился Садальский с гармошкой-двухрядкой и с двумя девками в изрядном подпитии. Но венец картины под названием «Не ждали» в другом: Стасик явился... в костюме дятла! С головы огромный чёрный клюв свисает, сам он в чёрное спортивное трико одет, а крылышки, как у цыпленка-табака, сзади, из спины торчат. Девки, наоборот, во всё белое вырядились, голубок изображают...
Шум, гам, песни, пляски в одном конце комнаты. Недоуменные взгляды и каменные лица—в другом. И так — минуты три продолжалось. Пока из-за стола не поднялся Ян Френкель, да как гаркнет:
«Это что за маскарад, мать вашу?! А тебя, дятел-долболом, я узнал... Ну-ка, вон отсель, чтоб духу твоего не было, а не то я те клювик враз обломаю!»
Стасик смешался. Клювиком, что на голове, пытается лицо закрыть, а девки — хоть бы хны! — пляшут и орут: «Любо, братцы, любо, любо, братцы жить, с нашим Богословским не приходится тужить!»
Тут уж цвет и гордость отечественного искусства не выдержали. Все разом из-за стола, да на троицу — прыг. Задали им такого трепача, что только крылышки черные да белые по комнате разлетелись! Спровадили троицу удалую и обратно—к столу. Смотрят на хозяина, а в глазах немой вопрос. А оп сидит, беззаботно курит и привычной своей загадочно-ироничной улыбкой улыбается. Наконец расщепил уста и молвил: «По этому поводу, господа, Оскар Уайльд сказал так: “Чтобы пробиться в высшее общество надо либо кормить, либо развлекать, либо возмущать ”.
Ну, что вы хотите от выпускника Ярославской филармонии? Чем богат этот убогий, тем и рад... А впрочем, он поступил в соответствии с афоризмом великого “голубого” англичанина: возмутил всех нас, не так ли, господа?»
С тех пор дорога Садальскому в самые знатные дома Москвы была заказана...
...Козлов, пытаясь определить реакцию па свой рассказ, хранил молчание и протяжно смотрел на курсантов. Только вот улыбались они чересчур натянуто. До конца выдержать паузу генералу не дал вскочивший из-за стола Казаченко.