Кхмерский язык
Шрифт:
Мы решили не ждать, пока Гитлер окончательно расшатает нам Рейх, и провести акцию по устранению фюрера этой же ночью. Задача фактически ложилась на мои плечи, ибо элитное подразделение «Ораниенбург», предназначенное для специальных диверсионных операций, подчинялось моему Главному оперативному управлению ??.
Прошедших специальную подготовку диверсантов в «Ораниенбурге» было триста, мы решили, что этого хватит, чтобы разогнать фашистских чернорубашечников, стороживших дуче и его дорогого гостя Гитлера.
Конечно, тут были риски, и притом большие. Но кто не рискует, тот не пьет
Мы были не в том положении, чтобы выбирать. Вопрос был из тех вопросов, которые нужно было решать оперативно. Тем более что наша агентура в Италии информацию Кессельринга подтверждала. Адольфа Гитлера до сих пор обожали толпы немецкого простонародья, но вот люди в курсе ситуации, военные и шпионы, никакой лояльности свергнутому фюреру не выказывали.
Закончив с Гитлером, мы перешли к Сталину, и вот тут мой провал был ожидаемо полным. Тут я не нашел никакой поддержки вообще — предложение Сталина было отвергнуто всеми членами хунты единогласно. Разве что главком Бек чуть помялся, но именно чуть. Я призвал все мое красноречие, но оно лишь еще больше настроило генералов и Гёрделера против меня.
Никто не желал уходить от Ленинграда, ни при каких условиях. Ольбрихт смилостивился лишь на то, чтобы передать СССР пару мелких населенных пунктов, он даже потыкал пальцем в большую карту Советского Союза, ища там села помельче. И он их нашел, и мы решили направить Сталину наше контрпредложение. Вот только толку-то? Сталин же выразился однозначно: пока не будет деблокирован Ленинград — на переговоры он не пойдет.
Моя мирная инициатива зашла в тупик, и это было ожидаемо. А Гёрделер еще и добил меня, сообщив, что англичане и американцы не пойдут ни на какие переговоры, пока не будут выполнены требования Сталина. А на переговоры со мной лично, с палачом и нацистом Генрихом Гиммлером, они не пойдут вообще, ни при каких условиях.
Антигитлеровской коалиции мир в мае 1943 был не нужен, увы. Зачем мир тем, кто намерен победить? А значит… выходит, что и я не нужен? Что я вообще тут делаю и на фига?
Впрочем, это было еще только пол беды. Второй половиной беды был настоящий Гитлер в Риме. Союзники наверняка уже были в курсе про него. И если до появления в Риме настоящего Гитлера наша переговорная позиция была откровенно слабой, то теперь она становилась буквально клоунской. Зачем союзникам вообще вести переговоры с Германией, когда в ней два Гитлера, которые в любой момент могут начать гражданскую войну друг с дружкой?
Мое сердце жаждало мира, я искренне хотел спасти миллионы людей, тех, кто в реальной истории погиб в 1943–1945, но реальность безжалостно била меня по морде. И чем дальше — тем больнее, а хунта, тем временем уважала меня все меньше, переданное мною предложение от Сталина стало, пожалуй, последней каплей для них.
А для меня последней каплей стало новое назначение, сделанное Ольбрихтом, он все же удосужился представить мне нового члена хунты — того самого однорукого и одноглазого полковника Вермахта. Полковник оказался Клаусом фон Штауффенбергом, тем самым знаменитым Штауффенбергом, который в реальной истории сыграл ключевую роль в заговоре против Гитлера в 1944. Он бы и сейчас сыграл, вот только не успел, потому что лежал в госпитале.
Зато теперь Ольбрихт вызвал его в Берлин и назначил собственным заместителем. И мне очень сильно не нравилось, как Штауффенберг пялится на меня своим единственным глазом. Тем более что полковник со мной даже не говорил, ни разу не обратился ко мне за все время совещания. Штауффенберг демонстрировал Гиммлеру свое глубочайшее презрение, в отличие от других членов хунты — открыто и без обиняков. И убрать Штауффенберга я не мог, я же не ведал никакими назначениями в Вермахте, на этот счет мы с Ольбрихтом однозначно договорились, еще вчера.
Я понял, что я сам себя загнал в кошмарное положение. Чем больше Германия отступает от доктрин национал-социализма — тем меньше мои шансы тут выжить. Ну и что мне делать в такой ситуации? Впору отыгрывать классического попаданца, заказывать самолет и лететь к Сталину. Вот только там мои шансы выжить будут еще призрачнее, в Москве меня вероятно пару раз допросят, а потом я все равно закачаюсь на виселице. И в Лондоне со мной безусловно проделают то же самое.
Мы еще обсудили военные дела, но тут никаких неожиданностей. Хунта была намерена ввести войска на Сицилию, без всяких предварительных консультаций с Муссолини, конечно же, ибо дуче утратил доверие. На востоке предполагалось все еще стоять в глухой обороне, по изначальному плану Бека. Судя по суточной сводке с фронта — план работал, несмотря на большие потери с обеих сторон. Еще один камень в мой огород, еще одно подтверждение, что я плохой, никуда негодный попаданец!
Зато сдались нацистские войска в Африке, но тут тоже никакой моей заслуги не было. Насколько я помнил, в реальной истории происходило то же самое, группировка там была уже обречена, а приказ на её капитуляцию, как сомнительный жест доброй воли в сторону англо-американцев, Ольбрихт отдал еще вчера.
Когда я вышел из Бендлер-блока, погруженный в тяжкие думы, была уже ночь, около десяти вечера. Шел мелкий дождик, вполне соответствующий моему настроению, капли дождя блестели в полутьме на касках дежуривших на улице солдат. Горели тут только фары пары грузовиков. Разумеется, вокруг Бендлер-блока собюдался режим полной светомаскировки, несмотря даже на то, что погода, похоже, была нелетной.
Может пришло уже время покончить с хунтой? Пожалуй так. Но не сегодня. Пока Гитлер в Риме жив — я не могу сделать фюреру такой подарок, не могу атаковать его врагов здесь. Ибо мое прямое противостояние с Ольбрихтом вполне может закончиться тем, что мы с руководством Вермахта просто друг дружку перебьем. И тогда Гитлер вернется в Рейх на все готовенькое, обратно за своей властью, которая упадет фюреру в руки.
Так что сейчас об открытом выступлении против военных не может быть и речи. Завтра… Когда фюрер будет мертв. Вот тогда.
К счастью, на улице меня встретил мой адъютант Гротманн, он раскрыл надо мной зонт, а потом мигом вывел меня из депрессии:
— Некоторые проблемы, рейхсфюрер…
— Ну?
У меня уже едва хватало сил, чтобы слушать о проблемах, не то чтобы их решать. Но я взял себя в руки стальным усилием даже не воли, а скорее моего желания закончить войну или умереть.
— Бунт, — коротко доложил Гротманн, — В Вене. Курсанты Nationalpolitische Erziehungsanstalten…
— Nationalpolitische что?