КИФ-5 «Благотворительный». Том 4 (в двух частях) «Для мудрых», часть 2
Шрифт:
– Мне! – жёстко повторила она. – И только мне! Хозяйка всего – я! Без всяких компаньонов и совладельцев. У меня есть заместители здесь, и заместители, управляющие филиалами! Они помогают мне в работе. Дед ещё три года назад переписал на меня всё! Даже этот дом!
Марина наклонилась и не глядя взяла с журнального столика чёрную кожаную папку. Потом посмотрела в сторону нерешительно топчущихся адвокатов и сказала:
– Господа! Прошу вас ознакомится и сказать, что вы об этом думаете.
Самый старший из них подошёл, взял из рук жены папку открыл её и начал прямо стоя читать бумаги. По мере прочтения он передавал бумаги второму.
– Безупречно! Работали специалисты высочайшего класса! Примите мои поздравления! – и он поклонился в сторону Марины. – А что касается Ваших родственников, то они являются только вашими наёмными работниками, и не более того. Если, конечно, Вы не пожелаете что-то изменить в их статусе.
И он положил папку на столик, которую я сразу же забрал себе. Мало ли что кому в голову взбредёт. Оба адвоката попрощались и пошлёпали на выход. Всё!
Жить мы остались в этом старом доме, где Марине всё напоминало о бабушке. Мне сначала показалось это неразумным, но потом я подумал и решил, что жена знает, что делает, и не с моей толстокожестью вникать в столь тонкую материю памяти. Это был не дом, это была сказка! Старинный, ещё дореволюционной постройки, из вечного кирпича, который со временем не крошился. С правой стороны от крыльца располагалась большая терраса, огороженная каменными перилами. В дом вели большие двойные двери, из которых попадаешь в большую прихожую, из которой справа и слева были выходы в большую гостиную. Справа, от которой находилась большая кухня, вдоль двух стен которой тянулся современный кухонный гарнитур со всевозможными встроенными «примочками». Посредине кухни стоял большой стол, накрытый бежевой холщовой скатертью, вокруг которого стояли четыре тяжёлых стула. И совершеннейшим архаизмом смотрелся люк в подвал, размером примерно метр на метр, который закрывался не крышкой, а досками.
Подвал был большой метра четыре в глубину и площадью, наверное, метров двадцать! Вдоль стен он был заставлен мощными полками, на которых хранились банки с солониной и прочими прелестями загородной жизни. Слева от гостиной, находилась гостевая комната, рядом с которой была лестница, ведущая на второй этаж. На втором этаже прямо с лестницы начинался широкий коридор, в котором были всего три двери, ведущие в три комнаты, две спальни, и между ними кабинет.
Прошёл уже месяц, как мы жили в бабкином доме, уже стали сглаживаться из памяти незабываемые впечатления от истерики, которую закатили Маринкины родственники. Она слушала их визг и изредка морщилась от особенно громких завываний. Это продолжалось минут двадцать, потом она молча встала, зашла в дом и закрыла за собой дверь изнутри. Родственники ещё минут пять завывали, но я так понимаю, что это было рассчитано уже только на меня. Но, как я уже говорил, я существо толстокожее, поэтому сидел в кресле, и даже не пытался делать вид, что сочувствую им. Однако, чтобы не выглядеть совсем уж законченным циником, периодически тяжело вздыхал, и сокрушённо качал головой. Им, в конце концов, надоело смотреть на мои ужимки, и они как-то разом, тесной кучкой покинули меня.
Несмотря на то что мне безумно нравился этот дом, у меня не получалось за ним следить, он буквально на глазах, стал разваливаться. Не в прямом смысле, конечно, но, дом стал рассыпаться по мелочам, начали скрипеть двери, они перестали нормально открываться, как, впрочем, и окна. Как грибы после дождя стали появляться гвозди и всевозможные шурупы. Начала отваливаться краска, рассохлись и заскрипели полы. Я держал под рукой, молоток и плоскогубцы, и занимался только тем, что ходил по всему дому, и ликвидировал этот кошмар.
Так прошёл ещё месяц, у меня уже заканчивалось терпение, но, вопрос решила Маринка, когда она увидела, как я ползаю по кухне с молотком, и подбиваю вылезшие гвозди. А когда я, распустив слюни, горестно пожаловался ей на бяку дом, который меня уже задолбал. Маринка шлёпнула себя по лбу, и с возгласом:
– Вот же я дура а! Про хозяина-то я и забыла! – вытащила из стенки тарелочку, налила в неё молока и поставила в угол кухни, потом постелила салфетку и положила на неё кусок хлеба и несколько конфет.
Я, вытаращив глаза, смотрел на эти её приготовления, и когда она закончила портить продукты, сказал:
– Знаешь, я, пожалуй, склонен согласиться с тем утверждением, которое ты сама связала со своей головой. Марина ничего не ответила, она села на стул и уставилась в угол, а потом, вдруг начала улыбаться.
– Я просто забыла про это! – наконец сказала она. – Бабулина смерть меня вышибла из колеи, и я забыла про него. Но, сейчас всё наладится. Он просто напоминал нам о себе.
Я ещё больше выпучил глаза на жену и, заикаясь, просипел:
– Прости милая. Я не совсем понял. Ты это о ком сейчас говорила?
Не переставая улыбаться, Марина ответила:
– О домовом, о ком же ещё! Я бочком подобрался к жене, перекрестил её молотком и, потрогав лоб, спросил:
– Ты как себя чувствуешь?
Маринка внимательно посмотрела мне в глаза и тихо сказала:
– А я ведь помню, как играла с ним. Я сидела вот на этом самом месте, отвернувшись от его угла, и когда краем глаза замечала какое-то движение, резко поворачивалась, но, так ни разу увидеть его и не смогла! – Маринка тяжело вздохнула. – Несколько раз только видела, как тень мелькает. Он знал, что я с ним играю, поэтому и позволял мне его тень увидеть.
И действительно – дом пришёл в норму! И как бы я ни пытался себе это объяснить, правдоподобного объяснения не находил. Я много думал об этом, думал, думал, пока, мне самому этот идиотизм не надоел. И тогда, я в один прекрасный момент, дождавшись, когда жена уйдёт на работу, взял заботливо поставленную в угол тарелочку, вылил из неё молоко, помыл, и поставил на место, подобрал хлеб. И громко заявил:
– Я не верю! Бред! Домовых не бывает!
Но, я ошибался, они бывают, и ещё как бывают. Домовой объявил мне войну.
Дома у меня не получалось ничего! За что бы я ни брался, всё выходило через одно известное всем место! Я даже гвоздь забить спокойно не мог, не согнув его раза три. Мне под ноги попадалась вся мебель, которая у нас была в доме. Я умудрился прищемить себе пальцы всеми дверями, окнами и дверцами, какие смог только найти. Я падал, спотыкаясь о ковёр, или об обувь неизвестно как оказавшуюся посреди дома. Я падал, наступая на кожуру бананов, которые очень любил, и которая оказывались разбросанной в самых неподходящих местах. Продержавшись, месяц, я сдался, и опять побрёл жаловаться и пускать обиженные пузыри перед любимой женщиной. Я знал: она меня пожалеет и поможет мне. «Мачо» из меня вышел так себе. Никакой, в общем…