Киллоу
Шрифт:
Раненый был худощавым красивым мексиканцем с густыми черными усами. Вид у него был ужасный. Дорогая модная рубашка, куртка и брюки были залиты кровью. Полз он долго, но не выпускал из руки намертво зажатый нож.
Майло указал на порванные рукава куртки, на лохмотья кожи на истерзанных запястьях. Бедняге пришлось обороняться ножом от волков, и он едва выжил.
— Я пошел обратно, — сказал Тэп. — Помоги Майло, а тебя сменит Сквайре.
Когда мы начали разрезать и стаскивать окровавленную одежду, человек зашевелился и застонал. После осмотра
По всей видимости, несколько дней назад его ранили, мексиканец не успел вытащить ногу из стремени, и лошадь тащила его по земле, пока он не застрелил ее.
Потом он полз. Кровь почуяли волки и напали на человека. Он отстреливался сколько мог, потом защищался ножом.
— Он очень хотел выжить, — сухо сказал Майло. — Ему крепко досталось, но он не сдался.
— Интересно, кто в него стрелял?
Майло глянул на меня.
— Мне тоже интересно. Могу спорить, что он полз с запада.
Мы нагрели воды, промыли раны и обмыли мексиканца. Пулевое ранение и содранная кожа местами загноились, следы волчьих зубов были свежими.
Пуля прошла насквозь и застряла под кожей на спине. Майло сделал надрез охотничьим ножом и вынул пулю. Затем наложил припарку из маисовой муки на входное отверстие.
К тому времени, как мы его перевязали, уже совсем рассвело, и к нам подъехал один из фургонов.
Мы последними покинули лагерь. Стадо давно снялось, все фургоны, кроме этого, уехали, в него и погрузили мексиканца, уложив на матрас.
День был ясный и солнечный. Я подождал, пока скроется из вида стадо, потом поднялся на самый высокий холм и оглядел местность. Вокруг колыхалась трава, вдали появилась одна черная точка, другая — шли бизоны.
Разглядывая равнину, я нашел след, оставленный мексиканцем. Он не исчез, потому что влажная, покрытая ночной росой трава распрямляется не сразу. Я переложил «паттерсон» в правую руку, спустился с холма и осмотрел след. На траве кое-где осталась кровь.
Кем бы ни был этот парень, прежде всего он был мужественным человеком, и чем дальше я шел по следу, тем больше уважал его. О мужестве и храбрости говорят слишком часто, но думают слишком редко. Одно дело болтать об этих качествах, другое дело — жить по их законам. Нелегко терпеть трудности, страдания и боль. Всегда легче сдаться, умереть, чтобы тебя покинули мучения. Стараться выжить — значит оставить боль в себе и даже усилить ее, вот на это требуется мужество, которым можно только восхищаться.
Что двигало этим человеком? Просто желание жить несмотря ни на что? Или какая-то другая причина? Ненависть к тем, кто стрелял в него? Жажда мести?
Когда я догнал своих, отец ехал позади стада вместе с Зебом.
— Майло говорит, что мексиканец очень плох, — сказал отец. — Ты что-нибудь видел?
— Только то, что ночью он долго полз, — ответил я.
Стадо вытянулось в колонну длиной с полмили. Мы с отцом стали подгонять отставших, собирая коров поплотнее. Прежде всего надо было как можно дальше уйти от Каухауса, к тому же чем скорее мы войдем в засушливые районы, тем лучше для нас.
Стадо постепенно втягивалось в ритм перегона, и все меньше коров пыталось вернуться домой. Нам везло и в том, что пока мы не повстречали никого из банды Холтов или им подобных подонков. К вечеру, проделав пятнадцать миль, стадо расположилось на ночевку под прикрытием утесов недалеко от Колорадо.
Мы неуклонно шли на запад. Ночью скот пасся на покрытых травой равнинах и пил воду из реки Колорадо, что протекает в штате Техас. Восход солнца мы встречали в седле и шли вперед, пока на землю не спускались сумерки.
Влаги было мало. Короткие моросящие дожди лишь прибивали пыль, но не собирали воду в низинах. Река убывала, и лицо Тэпа вытянулось от беспокойства, но он не говорил ни слова. Отец тоже.
Однако мы вложили в этот перегон все, что имели. Мы знали, что стаду предстоит пересечь восемьдесят миль пустыни.
Это была тяжкая, страшная работа. Щелочная пыль выбелила лица, руки, толстым слоем покрыла одежду и лошадей. Пот, стекая, превращал лица в жуткие маски. Весь день дети шли рядом с фургонами и собирали бизоний кизяк для ночных костров.
Наш путь пролегал севернее, чем мы рассчитывали вначале, так как мы надеялись найти знакомую тропу, на которой предстоящие трудности уже известны и можно решать заранее, как их избежать.
Мы вышли на эту тропу чуть ниже Форт-Фантом-Хилла и повернули на юго-запад.
У нас появились преследователи. Мы видели пыль, которую они поднимали днем, чувствовали беспокойство лошадей ночью и знали, что они рядом, но не знали, кто — команчи, готовящиеся украсть лошадей и снять с нас скальпы, или бандиты с берегов Бразоса и Каухауса.
Чем дальше мы шли, тем суровей становилась местность. Мы держали путь к Хорсхед-Кроссинг — переправе на реке Пекос, через которую индейцы гнали украденных в Мексике лошадей. Многие животные не выдерживали бешеной гонки и оставались лежать на берегу, превратившись в скелеты. Говорят, отсюда и пошло название Хорсхед — Лошадиная Голова.
Иногда мы находили следы. Расхожее мнение, что индейцы ездят на неподкованных конях, а белые — на подкованных, не совсем верно, потому что индейцы часто крали лошадей с ранчо, а белые так же часто не подковывали своих.
Потрескавшаяся грязь на дне высохших луж и водоемов беспокоила меня. Река сильно обмелела — дождей почти не было. Сейчас весна, а что будет летом, когда жаркое солнце -иссушит землю?
Тэп ехал впереди, обычно вместе с отцом, прокладывая путь. Ночью мы слышали, как завывают волки. Днем видели, как они крадутся за стадом, надеясь поймать и зарезать теленка.
Оружие всегда держали наготове на случай какой-нибудь неприятности. Люди стали раздраженными и избегали друг друга.
Карен перестала замечать меня. До возвращения Тэпа мы вместе гуляли, танцевали. Ездили верхом. Теперь же я ее почти не видел: каждую свободную минуту она проводила с Тэпом.