Кино, вино и домино
Шрифт:
– Че этой старой козе надо? – спросил Картонов. – Я ж ни бум-бум по-английски!
– Говорит, что они, уроды, только въехали, какой крутяк у них завис! Ща будет дарить ручки и футболки имени гостиницы и предлагать скидки на потом! Я их знаю! – объяснил Николаев.
– Я хотела бы сделать вам от нашей фирмы небольшой сюрприз, который доставит вам огромное удовольствие, – продолжила мама любезным офисным тоном, а дочка стояла, уныло глядя в пол. – Вот эта девушка в течение суток будет исполнять все ваши желания. Вам не придется
После этого мама кивнула, развернулась на каблуках и строевым шагом пошла к лифту. Дочка продолжала стоять, глядя в пол.
– За футболками рванула? – подозрительно спросил Картонов.
– Да никаких футболок. Облом с футболками. Девку нам оставила на ночь. Пятизвездочный сервис, мать их! – выдохнул Николаев и смущенно предложил дочке: – Сидаун, плиз.
Дочка села без всяких эмоций на лице. Вид ее был настолько странен, что Картонов с Николаевым замялись.
– Ну и че теперь с ней делать? – почему-то перешел на шепот Картонов. – Виски ей налей. А то сидит, дура, как аршин проглотила.
– Че с ней делать? Тебе ж сказали, все с ней можно делать! За все уплочено! Халява, сэр! Забирай! – щедро предложил Николаев, плеснул в свой стакан виски и подвинул дочке: – Вуд ю лайк ту дринк? Чин-чин?
– Ай донт дринк эт май джоб! – ответила девушка без акцента.
– Чего говорит?
– Говорит, не пью. И еще чего-то. Я не понял, чего еще. Хорошая девка. Чистая. Правильная. СПИДа нет. Уступаю тебе, – повторил предложение Николаев.
– Слушай, я весь день тусовал, с ног валюсь. На хрен она мне? Оставь себе! – замахал руками Картонов.
– Оно мне надо? Да она какая-то тощая! Глядеть не на что! Ты ж у нас Казановой работаешь, вот и паши! – возразил Николаев. – Я спать хочу. Ночь у Квирикяна на полу провел из-за этой суки Олеси!
Картонов не спрашивал, а Николаев не объяснял, оба знали, что отбиться от пьяной Олеси – дело нелегкое.
Недавно она летала в Израиль, заправлять организм алкоголем начала еще в самолете. Там ее атаке подвергся даже не плечистый итальянский стюард, а малохольный пейсатый еврей в шляпе. Бедняга почти весь полет провел в туалете и возле кабины пилота, поскольку не имел ни физических, ни моральных навыков противостоять Олесиной хватке.
Сойдя с трапа, она точно так же не просыхала и в глубоком подпитии подвалила к храму Гроба Господня. Но не смогла войти туда. Поскользнулась при входе и сломала ногу. Когда ее везла израильская медицинская машина, Олеся орала, что в храме грязь и она поскользнулась на мусоре.
Бедняге казалось, что бога можно дожать точно так же, как итальянского стюарда и еврейского фундаменталиста в самолете. Что просто она не дожала…
– У меня сегодня половой выходной, – замотал
– Сулейманову в реанимацию в передаче пошлем! Заместо Золотой Рыбки для разнообразия меню! – пошутил Николаев. – Ну, если мы ее сейчас нашим сбагрим, потом всю жизнь будут трепать, что мы с тобой импотенты! Надо ее по-тихому вывести! Пока никто не видел! В машину посадить, и пусть себе валит домой к маме с папой!
– Пошли вниз! – Картонов встал и обратился к девушке, отчаянно объясняя руками: – Гоу! За мной! Девчонка, с нами пошли! В лифт! В лифт!
Девушка с готовностью встала. Николаев взял стаканы с виски и пошел за Картоновым и девушкой.
– Чего ты стаканы вниз тащишь, там своих, что ли, нет? – Картонов уже был сильно раздражен и хотел побыстрее избавиться от дурацкого презента.
– Допить-то надо! – возразил бережливый Николаев.
Вошли в лифт, нажали кнопку первого этажа и в мрачной тишине съехали вниз. Открывшиеся двери того самого лифта, в котором в день открытия дрались Инга и Лера, предъявили им стопроцентно собравшуюся фестивальную публику, затаившуюся в ожидании. Такой посещаемости не было даже на открытии.
Картонов и Николаев замешкались. Но тут Шиковский выразительно спросил:
– Чего так быстро? А мы думали, что каждый из вас еще может делать это чуть подольше!
Бабушкин заиграл на рояле «Мы парни бравые, бравые, бравые!», фестивальцы чуть не обрушили потолок ржанием и аплодисментами. Долго терпевшая дочка, хохоча, упала на плечо появившейся хохочущей мамы.
Николаев беззлобно плеснул на руки Шиковскому виски. Картонов обиженно покрутил пальцем у виска, мол, никогда не видел такого количества дураков.
– А я прикинулась ветошью! – хохотала дочка. – А он говорит: сидит, дура, аршин проглотила! Что значит аршин? Это наркота такая русская?
– Я, когда уходить стала, на меня Андрей Николаев так жалобно смотрел! – хохотала мама. – Мол, только не уходи! Не оставляй нас с девочкой! Нам страшно!
– Пацаны не сдали зачет на плейбойство! – хохотал Шиковский.
Вечер удался, и до утра все пересказывали друг другу версии того, как описали сцену мама, дочка, Картонов и Николаев. И умилялись тому, как мало совпадает в этих версиях.
Потом, проходя мимо, Картонов успел-таки прижать Ольгу к колонне и сказать:
– Да какой твой Бабушкин великий режиссер? Фуфло! Мы в Рим приехали, я сам всех локтями разгреб и к их главному: «Скажи папе, мол, вы – великий папа, а я – великий Василий Картонов! Я с Путиным вась-вась! И вот этот мой альбом втюхай! Не пожалеешь!»
– Какому папе сказать? Местному дону Корлеоне? Тому старичку у барона? – спросила Ольга.
– Да нет. Этот вокруг меня, как болонка, бегает, когда увидел, что я лепил Горбачева, Ельцина и Путина! Я альбом передавал папе римскому!