Киноповести
Шрифт:
— А к вере их, лиходеев, привесть! По книге. В храме господнем,— сказал митрополит.— И пускай отдадут, что у меня на учуге побрали. Я государю отписал, какой они мне разор учинили...— Митрополит достал из-под полы лист.— «В нынешнем, государь, во 177-м году августа против 7 числа приехали с моря на деловой мой митрополей учуг Басагу воровские казаки Стеньки...».
Вошел стряпчий.
— От казаков посыльщики.
— Вели,— сказал воевода.— Стой. Кто они?
— Два есаулами сказались, два простые.
— Вели.
Вошли Иван Черноярец, Фрол
— От войскового атамана от Степана Тимофеича от Разина есаулы Ивашка и Фрол да казаки донские Стырь да Любим,— представился Иван Черноярец.
Все четверо были заметно навеселе.
— Я такого у вас войскового атамана не знаю,— сказал воевода.— Корнея Яковлева знаю.
— Корней — то для других атаман, у нас свой — Степан Тимофеич,— вылетел с языком Стырь.
— С каких это пор на Дону два войска повелось?
— Ты рази ничего не слыхал?!— воскликнул Стырь.— А мы уж на Хволынь сбегали!
Фрол дернул сзади старика.
— С чем пришли?— спросил старший Прозоровский.
— Кланяется тебе, воевода, батька наш, Степан Тимофеич...
— Ну?..
— Велел передать: завтре сам будет.
— А чего ж не сегодня?
— Сегодня?..— Черноярец посмотрел на астраханцев.— Сегодня мы пришли уговор чинить: как астраханцы стретют его.
Тень изумления пробежала по лицам астраханских властителей.
— Как же он хочет, чтоб его стретили?— спросил воевода.
— Прапоры чтоб выкинули, пушки с раскатов стреляли...
— Ишшо вот,— заговорил Стырь, обращаясь к митрополиту,— надо б молебен отслужить, отче...
— Бешеный пес те отче!— крикнул митрополит и стукнул посохом об пол.— Гнать их, лихоимцев, яко псов смердящих! Нечестивцы, чего удумали — молебен служить!..
— Они пьяные,— брезгливо сказал князь Михаил.
— У вас круг был?— спросил Львов.
— Нет!
— Это вы своевольно затеяли?.. С молебном-то?
— Пошто? Все войско хочет.
Воевода поднялся с места.
— Идите в войско, скажите своему атаману: завтре пусть здесь будет. И скажите ему, чтоб он дурость никакую не затевал. А то такую стречу учиню, что до дома не очухаетесь.
Есаулы вышли, а старики замешкались в дверях.
— А вас-то куды черт понес — на край света?— спросил воевода.— Козлы старые!.. Помирать ведь скоро.
— Чего торописся, боярин? Поживи ишшо,— сказал Стырь участливо.— Али хворь какая?
— Я про вас говорю, пужалы!— воскликнул князь.
— Чего он говорит?— спросил дед Любим Стыря.
Стырь заорал что было силы на ухо Любиму:
— Помирать, говорит, надо!
— Пошто?— тоже во все горло заорал дед Любим.
— Э?! Чего?!
— А-а! У меня тоже в брюхе чего-то забурчало!
Воевода понял, что старики дурака ломают.
— Не погляжу сейчас, что старые: спущу штаны и всыплю хорошенько!
— Чего он?— опять спросил дед Любим.
— Штаны снимать хочет!— орал Стырь.— Я боярскую ишшо не видал. А ты?
— Пошли с глаз!— крикнул воевода.
Застолица человек в пятьсот восседала прямо на берегу, у стругов. Вдоль нашестьев, подобрав под себя ноги.
Разин — во главе. По бокам — есаулы, любимые деды, бандуристы, Ивашка Поп (расстрига), знатные пленники, среди которых и молодая полонянка, наложница Степана. Далеко окрест летела вольная, душу трогающая песня донцов:
«...Она падала, пулька, не на землю,Не на землю, пуля, и не на воду,Она падала, пуля, в казачий круг,На урочную-то на головушку,Что да на первого есаулушку».И совсем как стон, тяжкий и горький:
«Попадала пулечка промеж бровей,Что промеж бровей, промеж ясных очей,Упал младец коню на черну гриву».Сидели некоторое время подавленные чувством, какое вызвала песня. Степан стряхнул оцепенение.
— Геть, сивые! Не клони головы!..
Осушили посудины, крякнули.
— Наливай!— велел Степан.
Еще налили по разу.
— Чтоб не гнулась сила казачья! Аминь.
Выпили.
— Наливай!
— Чтоб стоял во веки веков вольный Дон! Разом!
Выпили.
— Заводи!
«Как ты, батюшка, славный тихий Дон,Ты кормилец наш, Дон Иванович...» —повел задушевно немолодой голос. Подхватили молодые, звучные — заблажили. Степан махнул рукой, чтоб молодые замолкли.
«Про тебя лежит слава добрая,Слава добрая, речь хорошая».У стариков получается лучше, сердечней.
«Как бывало, ты все быстер бежишь,Ты быстер бежишь, все чистехонек.А теперь ты, кормилец, все мутен течешь,Помутился ты, Дон, сверху донизу.Речь возговорит славный тихий Дон:Уж как-то мне все мутну не быть,Распустил я своих ясных соколов...».Опять властное чувство тоски по родине погнуло казаков книзу — замолкли.
— Ну?— спросил Степан.— Что ж?
— Погодь, батька,— насмешливо сказал Ивашка Поп,— дай казакам слезу пустить.
— Вы уж в голос тада, чего ж молчком-то?
Несколько оживились... Большинство, особенно молодые, с нетерпением смотрели на Степана. Тот ровно не замечал этих взглядов.
— Добре ли укусили, казаки?— спросил он.
— Добре, батько!— гаркнули. И ждали чего-то еще. А батька все никак не замечал этого их нетерпения.