Киноварь. Повесть о Всеславе Полоцком
Шрифт:
– Лютый зверь! – сказал Добрыня, уклоняясь.
Ближний воин без промедления зарубил отчаянного княжича. Княгиню мощный варяг удержал. Рогволод себе зубы скрежетом искрошил.
Владимир взбежал по лестнице и вломился в покой. Рогнеда кинулась от князя сенями и переходами, перепёлкой от сокола, мышкой от горностая. Князь настиг княжну и, смеясь, отнёс вниз, к своим людям: вот она. Рогнеда увидела чужаков, хмельных и потных. Увидела отца с матерью: сидят на полу связанные, страшные, бормочут – то вдвоём по-гречески, то каждый по-своему, молятся.
Добрыня Малкович
– Бери без спросу, – а двум отрокам кивнул, чтобы зарезали полоцкого князя и княгиню.
Убитых накрыли ковром – из тех, что подарены Святославичами на сватовство к Рогнеде.
Рогнеда в голос не рыдала. Удаляясь от сожжённого дотла Полоцка, сколько-то дней ничего не ела, безмолвно лежала в ладье или на телеге, смотрела на верхушки лесных деревьев. Была как птица между небом и землёй – сердце под горлом бьётся, пугливая душа, только высоты не боится.
В завоёванном Киеве Владимир Святославич, «Малушич», справил свадьбу и, по древнему обычаю, нарёк жену новым именем: Горислава.
Ярополк Святославич пал не в битве с братом, убит вероломно. Своего князя предал воевода, не старый Свенельд, другой – Блуд.
Из полоцкого княжеского рода, кроме Рогнеды-Гориславы, уцелел младенец. Нянька счастливо вынесла его из терема, из детинца, за городские ворота. Детскую гривну и крестильный крест она бросила в речной затон.
Рогволод крестился давно, когда служил с дружиной греческому царю в Царьграде. И дети Рогволода крещёные.
Каменный крестик и золотая гривна так и лежат под слоем ила и корнями подводной травы. В чаще, в трясине беглянка не сгинула, звери её не тронули, и, как верила, лесной бог пощадил. На третий день она остановилась у водяной мельницы на Страдани. Христианского имени младенца не знала, княжеское утаила; сказала нечаянно, что зовут Орехом, и назвалась его матерью. Мельник позволил переночевать и не прогнал наутро.
Приёмыш рос быстро, рос сильным, недобрым, приметливым и скрытным. На мельнице такой помощник кстати. Со временем, он утвердился здесь хозяином. Он, его дети и внуки остались в неведении, что состоят в родстве с полоцкими князьями, да и киевскими.
Горислава каждый день и час помнила своё имя и отчество и помнила, что за неё некому заступиться.
Владимир ещё не знал Закона Божьего, не чувствовал Благодати, буйно веселился и ненасытно услаждался в теремных дворах вблизи Киева – в Берестове и Вышгороде. Жён у стольнокиевского князя было несколько и не меньше десяти сыновей. Гориславу он поселил в сельце у речки Лыбедь.
Ужас овладевал Гориславой. Ночью она стала держать под подушкой нож, которым по вечерам чистила маленькие красные яблоки, все в чёрных сухих пятнышках. Однажды, когда Владимир пришёл и уснул подле неё, занесла нож над мужниной грудью. Владимиру случилось пробудиться, он поймал жену за руку:
– Что творишь?!
– Горько мне, – ответила княгиня, – из-за меня ты моего отца убил и братьев, и маму, Полоцк пожёг и всю землю моего отца захватил, а меня ты не любишь.
Владимир едва не заколол её тут же, но повелел одеться и выйти в светлые покои: ожидать участи.
Княгиня надела свадебный убор (белое и чёрное, бисер и серебро), позвала старшего сына – семи- или восьмилетнего Изяслава. Потом говорили, будто она подучила его, чем устыдить отца, и вложила обнажённый меч дитяти в руку.
Сын будто бы воскликнул:
– Возомнил, что один здесь ходишь – власть и сила!
И отец смутился:
– Кто знал, что и ты здесь!
Князь не казнил княгиню. Он построил в Полоцкой земле городок Изяславль и отослал туда эту жену и этого сына. Её младших детей – Ярослава, Мстислава, Всеволода, Предславу – оставил при себе в Киеве.
Изяслава дорога напугала. Хищные звери и дивьи люди княгине и княжичу не встретились – только следы и голоса. Изяслав видел белый переступень с чёрными ягодами, чувствовал запах крови, исходящий от сломанной бузины, слышал, как навки плещутся на мелководье и стонут души, заточённые в сердцевине деревьев. Его душа не хотела находиться в сердце, а всю дорогу сидела на плече. Изяслав думал, что они едут «на тот свет».
Чёрная гора – такое место отведено для ссылки Рогнеде Рогволодовне и Изяславу Владимировичу. Челядь ворчала: «княгинька с княжонком». Рогнеда не возмущалась. И прежде была молчуньей, а теперь, когда у неё начали седеть волосы, туго скрученные под повоем, – тем более.
Изяслав сверстников не чуждался. Бегал с ними в горелки, качался на качелях, лазил к бортям выламывать соты, ставил перевесы на птиц и верши на рыбу. В непогожие дни без принуждения читал.
Мимо Чёрной горы поодиночке, семьями с детьми, а то и ватагами проходили ожесточённые мужчины и женщины, воспротивившиеся крещению. Рассказывали, как по Припяти, вспять течению, плывут каменные кресты, как лютует Добрыня Малкович, обращая народ, по великокняжескому повелению, в новую веру. А ещё недавно Владимир Святославич и его дядька-воевода были рьяными идолопоклонниками.
Если бы Рогнеда узнала, что новгородцы, подстрекаемые на месть волхвом Богомилом Соловьём, разорили Добрынины хоромы, растерзали его жену и домочадцев, – она, невзирая на свой страх и ненависть, посочувствовала бы яростному воеводе.
В Изяславль прибыл княжий боярин Хот Путятич, с ним воины, слуги, греческие священники – пресвитеры – для Изяславля и Полоцка. По великокняжескому повелению Хот Путятич забирал у Рогнеды сына. Владимир Святославич, раздавая старшим сыновьям волости, Изяславу отвёл эту, дедину, Полоцкую.
С той поры никого из своих детей Рогнеда наяву не видела. Она приняла монашеский постриг. Жила в хороминке на церковном дворе – Рогнеда-Горислава-Анастасия.
Чёрную гору огибают две речки. Раньше их называли как-то по-другому, потом – Княгинька и Черница. На склоне росли кусты калины. Может, их больше нет. Каждую осень созревали ягоды – яркие, прозрачные, с костяным сердечком, и после заморозков горькие.
Изяславу следовало выучиться охотничьим и воинским навыкам, что он исполнил – без рвения. Суд правил, дань собирал, Полоцк отстраивал Хот Путятич. Дальновидный, он женил юного князя на своей дочери Анне.