Кио ку мицу! Совершенно секретно — при опасности сжечь!

Корольков Юрий Михайлович

Когда выстрелы стали затихать, солдаты охраны поднялись на железнодорожную насыпь. Чан своими глазами увидел, как несколько человек в военной форме, пригнувшись, убегали к соседним фанзам. Они вскоре исчезли в зарослях гаоляна, но Чан уверен, что это были японские солдаты.

Стрельба кончилась, и теперь китайские солдаты разглядывали свой поезд, потерпевший крушение. Из расщепленного вагона через пролом в полу выносили убитых, раненых. Их клали на траву рядом с полотном железной дороги. Сказали, что среди убитых маршал Чжан Цзо-лин, которого они охраняли. Чан вспомнил, что видел его, когда выбегал из вагона.

Вскоре пришли машины, увезли убитых, а солдатам приказали идти пешком в казармы, через весь город…

Маршала Чжан Цзо-лина хоронили торжественно. Ему воздавали

почести, которые он заслужил. Сейчас никто не вспоминал о далеком прошлом этого человека. Когда-то Чжан был главарем шайки хунхузов, обычной шайки дорожных грабителей. Но он оказался более ловким и предприимчивым, чем другие хунхузы. В русско-японскую войну Чжан несколько видоизменил свою профессию — пошел на службу к японцам. Он бродил по тылам русских войск в Маньчжурии, грабил обозы, нападал на мелкие гарнизоны, стрелял из засады по войсковым колоннам и снова исчезал в маньчжурских сопках. За это японцы хорошо ему платили. С того началось. Через десять лет он стал губернатором Фыньтяньской провинции, а еще через несколько лет — главнокомандующим армии умиротворения страны, объединившей силы китайской контрреволюции. В его войска входили японские части, и власть маршала распространилась далеко за пределы Маньчжурии — южнее Великой китайской стены. До недавних дней резиденция маршала находилась в столице Китая — Пекине. Под натиском гоминдановских войск Чжан вынужден был покинуть столицу, уйти под защиту Квантунской армии дружественной ему Японии. Теперь все кончилось. Гроб с телом маршала Чжан Цзо-лина покоился на артиллерийском лафете, и упряжка армейских коней тянула лафет через город, запруженный толпами любопытных.

Маршалу отдавали последние почести. В скорбном безмолвии за лафетом шествовали друзья покойного. Рядом с сыном маршала, молодым Чжан Сюэ-ляном, похожим на подростка, впервые надевшего военную форму, шел подтянутый и бесстрастный барон Хаяси, глава официальной японской делегации и личный представитель премьер-министра генерала Танака. Длинноусый барон Хаяси тоже имел генеральский чин, но на этот раз он был в штатском. Черный цилиндр церемониймейстера двора его величества возвышался над военными фуражками цвета хаки. По другую сторону от молодого Чжан Сюэ-ляна шагал военный советник его покойного отца — генерал Нанао, сотрудник японского генерального штаба. А позади, почтительно отступив на полшага и придерживая рукой блестящую саблю, следовал адъютант советника — полковник Доихара… Был здесь командующий Квантунской армией, офицеры его штаба, и среди них капитан Кавамота, тоже прибывший выразить соболезнование сыну маршала по поводу тяжелой утраты.

И совсем уже где-то сзади, в последних рядах провожающих, забыв давние распри, шествовали рядом представители российской эмиграции — черноусый атаман Семенов и глава недолговечного Приморского правительства — старший из братьев Меркуловых, ставший поставщиком мяса для Квантунской армии.

Хоронили большого друга Японии, павшего от руки наглых террористов, — так писали токийские газеты. Штаб Мукденской армии утверждал это более категорично: убийство Чжан Цзо-лина, несомненно, дело рук партизан, сторонников гоминдановского правительства в Нанкине, с которыми так самоотверженно боролся покойный маршал.

Соболезнование подписал начальник штаба Квантунской армии генерал-лейтенант Сайто. Он тоже шел за гробом правителя Маньчжурии.

И только один человек, который по своему положению должен бы присутствовать на похоронах, не участвовал в траурной церемонии. Это был Окава Сюмей — председатель правления директоров акционерной компании Южно-Маньчжурской железной дороги. Он не пришел, сославшись на болезнь. Говорили, что на него повлияло то обстоятельство, что злодейское покушение произошло как раз в том месте, где руководимая им Южно-Маньчжурская дорога пересекает колею, идущую из Пекина. Но Окава Сюмей все же незримо присутствовал на похоронах.

Когда процессия медленно текла по городским улицам и гроб, установленный на лафете, плыл мимо здания всемогущей акционерной компании, Окава, стараясь быть незамеченным, осторожно подошел к открытому окну своего кабинета и

глянул вниз. Он стоял, укрываясь за шторами, и с улицы его никто не видел. Это был сорокалетний японец, высокий, худой, с острым кадыком, выступающим над крахмальным воротником. Хрящеватый нос придавал хищное выражение его лицу. Но самым характерным в облике председателя директората были его глаза, прикрытые толстыми, как увеличительные стекла, очками. Сквозь эти линзы на мир глядели два расплывчатых, коричнево-темных трепанга. Когда Окава снимал очки, трепанги исчезали, и на их месте появлялись небольшие глазки с острыми, сверлящими зрачками. Подтянутый, элегантный, одетый в европейский костюм, он выглядел преуспевающим и самонадеянным человеком.

Окава сменил очки на театральный бинокль и снова взглянул на процессию. Закрытый гроб, рыжие крупы лошадей, натянутые постромки, колышущиеся фуражки военных и среди них черный высокий цилиндр — все это сразу приблизилось к распахнутому окну кабинета. Окава разглядывал в бинокль мальчишеское лицо сына маршала — Чжан Сюэ-ляна.

«Как— то будет вести себя этот?» -подумал Окава и опустил бинокль.

Сын покойного маршала недавно окончил военную школу в Японии, но это еще ничего не значит — в Китае умеют быстро менять свои симпатии. Окава уже знал, что Чжан Сюэ-лян стал властителем трех Восточных провинций вместо своего отца. На чьей стороне он будет теперь?

Окава вспомнил: умерший правитель трех Восточных провинций маршал Чжан Цзо-лин приказал как-то отпечатать плакаты-карты и расклеить их во всех городах своих провинций. Плакат назывался «Карта национального позора». На плакате в состав трех Восточных провинций он включил советский Владивосток, советское Приморье, Внешнюю Монголию… И всюду на карте крупными иероглифами было написано: «Эти земли уже больше не наши, но мы их вернем».

Окава Сюмей криво усмехнулся: «Эти козявки тоже хотят ползти по императорскому пути сына неба! Чжан цзо-лины и фын юй-сяны дерутся друг с другом и поглядывают на русский север. Пусть, пусть! Это не плохо, решать будем мы…»

Процессия миновала особняк Южно-Маньчжурской компании. Шествие замыкали пушки, которые должны были стрелять, когда гроб Чжан Цзо-лина станут опускать в могилу.

— «Мы все уйдем в тенистые аллеи…» — Окава вслух прочитал стихи древнего японского поэта, поправил очки на переносице. Сквозь стекла на мир глядели два расплывчатых, бесформенных трепанга…

Окава Сюмей никогда не занимал государственных должностей, он всегда оставался в стороне, и тем не менее его имя неизменно упоминалось среди «Ники Сансуки» — главенствующей пятерки, делавшей японскую политику на континенте. Он не стремился к высоким постам и кроме председательства в директорате занимал лишь скромную должность руководителя Института исследования Восточной Азии. Но этот человек, с неприятной и вызывающей внешностью, стоил два с половиной миллиарда иен! Именно столько японских денег было вложено в Маньчжурию, и управлял этими капиталами Окава Сюмей. В его распоряжении находилась не только Южно-Маньчжурская железная дорога, тянувшаяся через всю страну на тысячу километров. Акционерное общество, именуемое длинным, как рельсы, названием: «Южно-Маньчжурская железнодорожная компания», помимо вагонов, локомотивов, станционных зданий, владело еще угольными шахтами, металлургическими заводами, лесными угодьями… Да и в штабе Квантунской армии, когда-то созданной для охраны железной дороги, директор акционерного общества имел решающее слово. В кабинете начальника штаба или командующего армией Окава Сюмей бывал частым гостем.

Правление общества Южно-Маньчжурской дороги располагалось в Токио. Там, собственно говоря, находилась главная резиденция Окава, за которой стояли промышленные круги Японии. Но в Маньчжурию он наезжал часто и проводил здесь немало времени.

Однажды он позвонил Сигеру Хондзио, потомственному самураю, начальнику штаба Квантунской армии. Этому генералу можно было доверять. Окава близко знал его по генеральному штабу. Директор только что приехал из Токио.

— Хондзио-сан, — сказал Окава, — надо бы встретиться, поговорить… Я привез вам хорошие новости и пожелание большого счастья…