Киплинг
Шрифт:
Главными достоинствами Киплинга, по мнению Робинсона, были мужество, решительность и чувство юмора. Однажды подвыпившая компания, пишет Робинсон, решила шутки ради припугнуть Киплинга и заявилась к нему домой среди ночи. Стоило зачинщику прокрасться к хозяину в спальню, как он почувствовал, что в его висок уперся ледяной ствол револьвера; непрошеные гости не замедлили ретироваться. «Он искрился восхитительным юмором, — писал Робинсон, — благодаря чему каждый момент нашей совместной работы был исполнен безудержного веселья… Когда мы начинали советоваться, как нам получше выполнить ту или иную задачу, это обычно сопровождалось взрывами хохота». Будучи любителем «практических» шуток и розыгрышей, юный Киплинг не раз разыгрывал своего друга и начальника. Робинсон вспоминает, как однажды услышал из комнаты Радди истошный крик: «На помощь! Скорее! Мне в штанину заползла змея!» Когда Робинсон со всех ног бросился другу на помощь, тот извлек из штанов, давясь от смеха… длинный кожаный ремень.
Хотя газетный репортаж Киплинг называет жанром второстепенным, именно в роли «разъездного» корреспондента,
Вот откуда у Киплинга то «знание жизни», которым он в самом скором времени завоюет и критиков, и читателей — и не только Индии, но и метрополии. Когда читаешь газетные репортажи Киплинга, в глаза бросается не только близкое знакомство с индийскими реалиями, но и недюжинная наблюдательность, и отменное чувство юмора. По его газетным репортажам (см. Приложение I) видно: их автор не только (и не столько) репортер, но — писатель.
Своей активностью и непредсказуемостью досуг Киплинга-журналиста, подгоняемого, как уже говорилось, неиссякаемым интересом к жизни, мало чем отличался от его служебных командировок. Мучаясь бессонницей (которой он страдал до самой смерти), он бродит по ночам, когда спадает жара, по лахорским распивочным, игорным притонам и курильням опиума. «Опиум совершенно выбил меня из колеи, — делился он много лет спустя своими „наркотическими подвигами“ с литератором и композитором Беверли Николсом. — И я не видел никаких снов, как рассчитывал. Я проснулся от чудовищной головной боли, но, к счастью, знал, что в таких случаях делают, и выпил много, очень много горячего молока. В таком состоянии, какое было у меня, на молоко не жалко было потратить последний доллар: молоко — единственное средство, от которого вновь становишься человеком». Он гуляет в полном одиночестве по узким улочкам старого города возле знаменитой мечети Вазир-хана, по Шалимарским садам, по берегу реки Рави, где находилась могила могольского падишаха Джахангира, или по огромному, живописному мусульманскому кладбищу. Общается с лахорцами на городском рынке — местный люд был ему куда интереснее клубного общества. Заводит в форте Миан Мир знакомства с английскими солдатами и младшими офицерами, а в Симле — с высокопоставленными чиновниками колониальной администрации.
В Симле Киплинг переводил дух от всей этой лихорадочной активности: участвовал (порой вместе с матерью и сестрой) в любительских театральных постановках, ездил на пикники и на балы, гарцевал, точно истинный лондонский денди, в белых перчатках и белом шлеме на гнедом арабском скакуне, ухаживал за местными барышнями. «Весь месяц прошел у меня в пикниках, балах и спектаклях, — с энтузиазмом пишет Киплинг 14 августа 1883 года своей любимой тетке Эдит, младшей из сестер Макдональд, тогда еще не вышедшей замуж. — Я флиртую, представьте, со всеми подряд с энергией мужчины, целый год не видевшего женщин». Тогдашним вице-королем Индии был опытный политик и царедворец, побывавший до Индии в Канаде, Турции, Египте, завзятый путешественник, ученый, острослов, ирландец по происхождению лорд Дафферин. И он, и его энергичная, светская жена, занимавшаяся благотворительностью, ставившая в Симле спектакли (при непосредственном участии Редьярда и Трикс), увлекавшаяся модной тогда мистикой, игравшая в местной церкви на органе и певшая в хоре, довольно скоро выделили семейство Киплингов среди прочих гостей.
Дочь вице-короля брала у Джона Локвуда уроки рисования, красавицей Трикс одно время увлекся его сын, юный лорд Кпандебой, сам же вице-король не раз запросто захаживал к Киплингу-старшему побеседовать об искусстве и литературе. В «Тендрилз» (так назывался дом Киплингов в Симле) он и познакомился с Киплингом-младшим, который — как, впрочем, и главнокомандующего британской армией в Индии сэра Фредерика Робертса — поразил его наблюдательностью и обширными, не по годам, познаниями. «Этот молодой человек знает так много, — заметил однажды вице-король, — будто у него в мозгу запечатлелись, точно на фотографии, все княжества Индии». «Лорд Дафферин, — записывает в дневнике польщенный комплиментами сыну Джон Локвуд, — который часто бывает на наших уроках рисования, заявил, что он потрясен, как у Радди сочетается язвительность с благородством и изяществом, сколь безупречно у него чувство ритма». Язвительность, надо признать, перевесила благородство и изящество: на окончание правления в Индии лорда Дафферина юный поэт откликнулся довольно ядовитыми стихами «Один вице-король — другому». Досталось и лорду Робертсу: в еще одной сатирической балладе Киплинг весьма недвусмысленно обвинил главнокомандующего в фаворитизме. «Полезным» знакомство с сильными
Бывало, что не Магомет шел к горе, а гора к Магомету: «В нашу газетную кухню рано или поздно попадал весь причудливый внешний мир, например, капитан, уволенный со службы за беспробудное пьянство, который рассказывал о своем падении с искаженным от волнения лицом… Или человек, по возрасту годившийся мне в отцы, едва не плачущий оттого, что в газете не упомянули о его награде… Со мной искали встречи люди, поднимавшиеся и спускавшиеся по служебной лестнице во всех возможных формах несчастья и успеха».
Случалось, встречи с ним искали совсем другие люди и с совсем другой целью — подкупить популярного репортера, чтобы тот написал не то, что есть, а то, «что надо». Вот как — откровенно, с всегдашним юмором — описывает Киплинг встречу с богатым афганцем, находившимся под домашним арестом и надеявшимся, что благожелательный очерк о нем в «Гражданской и военной газете» даст ему возможность вернуться в Кабул к своим многочисленным женам. За это он готов был дать юному журналисту на выбор 1300 фунтов (сумму по тем временам астрономическую), кашмирскую красавицу или породистого скакуна. «Наконец, афганец пробормотал, что англичане глупцы и не знают цену деньгам, но что „нет сахиба, который бы не понимал, как высоко ценятся женщины и лошади“. После чего он отправил слугу в заднюю комнату, и, к вящему моему изумлению, оттуда выплыла кашмирская красавица, которая привела бы в восхищение самого Томаса Мура. Она и впрямь была необычайно хороша собой и великолепно одета, но я не мог себе представить, как ее появление воспримут в такой семье, как моя».
Все эти «формы несчастья и успеха» (первое куда чаще, чем второе) Киплинг запечатлел в своих индийских стихах и рассказах. Но сначала — в романе, первом, так, впрочем, и не увидевшем свет. 7 марта 1885 года двадцатилетний писатель отмечает в дневнике, что задумал роман, что начал уже собирать материал и что «книга станет его шедевром». Спустя четыре месяца, в июле того же года, в письме Эдит Макдональд он выскажется куда более определенно. Называться роман будет «Матушка Матьюрин», портрет героини уже набросан: «Худой не назовешь, чувственна, кожа медового цвета, обе руки, и та, что упирается в подбородок, и та, что лежит на правом колене, — в кольцах и браслетах, толстая красно-зеленая юбка до щиколотки, на полных светлых ногах красные или зеленые шлепанцы, какие носят в Индии». Написано уже 237 страниц, книга обещает быть длинной, «по меньшей мере, два тома», герои романа — англо-индийцы, а тема — «невыразимые ужасы евразийской и туземной жизни, каким нет места в газетах». Трикс и Алиса сочли написанное «устрашающим, но сильным» и посоветовали печатать эти «свинцовые мерзости индийской жизни» в Англии. У автора же план был другой: издать роман отдельной книгой или в газете с продолжением в Индии (благо предложения от местных издателей уже поступали) и на полученный гонорар съездить на пару месяцев в Лондон. Однако роман остался недописанным, поездка в Лондон отложилась, шедевра же автору и его читателям предстояло ждать еще без малого десять лет.
Что же до первых стихов, то они, как и рассказы, сначала печатались Киплингом в «Гражданской и военной газете» и назывались не «Департаментские песенки», а «Баллады из бунгало». Первое книжное издание «Департаментских песенок», выпушенное в Лахоре в 1886 году анонимно тиражом 350 экземпляров, распродалось мгновенно и очень быстро стало библиографической редкостью. Успех сборника объяснялся не только (и не столько) стихами как таковыми, сколько весьма оригинальным оформлением. Стихи были изданы (отсюда и их название) в виде офисной («департаментской») папки для бумаг, перевязанной розовой ленточкой. Во втором издании, появившемся в том же году в Калькутте в издательстве Такера и Спинка, выкупившего у Киплинга права за скромные 500 рупий, имя автора уже стояло, в оформлении же не было и намека на офисную папку для бумаг. Часть тиража была переправлена в Лондон, однако индийские, далекие по теме и содержанию «Песенки» если и вызвали в столице отклик, то иронический. «Это чудной и забавный пример той литературы, какая известна нам под названием „англо-индийская поэзия“», — не без усмешки писал в столичном «Лонгмэнс мэгэзин» литературный обозреватель журнала, критик, поэт, фольклорист Эндрю Лэнг. Автора, однако, подобный снисходительный отзыв нисколько не расстроил: особых надежд он со своими стихами, которые по много раз переписывал («Я сжег вдвое больше, чем напечатал»), как видно, не связывал и часто цитировал слова Pyx-Дина, сделавшего ему однажды комплимент: «Вот в этот раз, сэр, ваши стихи удались. То, что надо, — ровно треть полосы!»
Уже в первых стихотворениях Киплинга — и из первого сборника «Департаментские песенки», и тем более из второго «Казарменные баллады» (1892), — явственно проступают новаторские, откровенно демократические черты его поэзии. Это, во-первых, сознательная ориентация на массового читателя, не приобщенного к элитарной, усложненной викторианской поэзии Теннисона, Суинберна, Браунинга, прерафаэлитов, поэзии, от которой Киплинг отошел еще в 1884 году в сборнике сочиненных совместно с сестрой поэтических пародий «Отзвуки». И, во-вторых, стремление к простоте и доступности, чего молодой поэт добивается, сближая поэзию с бытом и с прозой и, соответственно, обогащая ее жанровый репертуар и поэтический словарь, насыщенный не «высоким штилем» и художественными тропами, а жаргонизмами, диалектизмами и просторечиями, которые, казалось бы, противоречат самой сути истинной поэзии. Так, проза и поэзия раннего Киплинга идут словно бы «встречным курсом»: в рассказах автор стремится к поэтизации жизни и языка, в стихах, с их ориентацией на размер и синтаксис сюжетной народной баллады, комической оперы, марша или романса, напротив — к «прозаизации».