Шрифт:
Глава 1
Кирпичики
Наши дни, город Энск, август месяц
Это был воскресный день, и поэтому я прибирался в квартире, доставшейся от родителей по наследству. Сталинка… а если быть совсем уже точным, то нечто переходное между ней и хрущёвкой, дом сдали, если не ошибаюсь, в 1957 году, не было уже Сталина на тот момент. Так что потолки тут достигали трёх метров, лестничные площадки были просторными, и кухни приличных размеров, однако все украшательства и финтифлюшки типа колонн, эркеров и барельефов колхозниц успели таки зарубить и выпилить. Единственное, что уцелело в неравной борьбе с излишествами, так это дурацкие круглые нашлёпки на фронтонах в количестве четырех штук. Вот здесь вот во втором
Сегодня пришла очередь кладовки… да, тут и кладовки имелись в каждой квартире, аккуратно отгороженные от коридора картонными дверцами, а в новых домах их сейчас не проектируют практически. Площадью полноценных полтора квадрата. Внутри на полочках лежали несметные кучи макулатуры, тряпок и запасённого с перестроечных времён продовольствия. Я вздохнул и начал с самого верха — там стояла батарея алкогольных напитков, полученных по талонам в 89–91 годах. Водка в основном, Русская и Пшеничная, с отклеившимися этикетками и сильно сниженным объёмом внутри — в связи с неплотными крышками (да, это памятные кепочки) улетучился спирт за прошедшие тридцать нелёгких лет. Пить, естественно, это не следовало, да и выдохлось оно всё, со вздохом подумал я, сгребая бутылки в большую хозяйственную сумку примерно тех же времён выпуска.
Подумав, я отставил в сторону одну целую на вид бутылку «Пшеничной» с колосящимися полями на этикетке, и еще рука не поднялась на портвейн «Азербайджанский», произведённый в городе Агдаме в 1990 году… попробуем, авось не отравимся, решил я, да и настояться он должен был за эти годы. Вышел на улицу, выбросил всё это, кроме двух бутылок, конечно, в мусорный бак, вернулся и продолжил.
Так, на второй полке сверху имели место запасы сахарного песка в трёхлитровых банках, гречка в пакетах и поваренная соль в килограммовых пачках, название почему-то у неё на украинском — Сiль. Произведено всё это добро было на предприятии Артёмсоль в славном городе Соледаре Донецкой области. Беда заключалась в том, что слиплось оно и спаялось под ударами безжалостного времени в сплошной монолит, коим можно было спокойно убить кого-нибудь… ну если поставить перед собой такую цель, конечно.
Без сожаления отправил гречку, поеденную мышами, и всю сiль в сумку, а вот на сахар посмотрел и решил оставить пока. Выкинул опять я это дело в мусорку, побеседовал с соседом о тяжёлых временах и о галопирующей инфляции, вернулся и перешёл к следующему этапу.
Третья полка — мои бывшие детские игрушки, надо ж, уцелели… в глубине отсвечивал даже самосвал размерами более полуметра. И ещё ярко-жёлтый гусеничный вездеход с питанием от квадратной батарейки… сломанный, конечно, давным-давно, моторчик из него я вытащил классе в третьем, кажется. Конструктор стоял в углу — сколько ж я его не видел… лет сорок наверно, а рядом лежал на боку склеенный из набора вертолёт МИ-10, он же «Летающий кран», с обломанными лопастями… как мучительно долго я его склеивал. А, и это всё надо выбросить к чёртовой матери, современные дети если и играют во что-то, то в Плейстэйшн. На крайний случай — в Икс-Бокс.
На лестнице столкнулся с соседкой с третьего этажа, Олей, кажется… плохая у меня память на имена… мы с ней пересекались несколько раз в последние годы, проблемы были общие — у меня мать с деменцией… была до начала этого года, а у неё оба родителя с ней до сих пор. Плюс сестра с болезнью Дауна. Жизнь не сахар, короче говоря, и не мёд. В очередной раз предложил ей денег или какую-нибудь посильную помощь, она в очередной раз отказалась, потому что гордая…
Ну а мы продолжаем с кладовкой. Четвёртая полка это газеты и журналы, почему-то почти все из тех же перестроечных времён… вспоминается, что тогда народ выписывал и покупал прессу, как подорванный, там же в каждом новом выпуске печатались всё новые и новые разоблачения ужасного сталинизма. А еще запрещённые ранее репрессивным советским режимом произведения. Вот и накопились, наверно, поэтому
Итак, что тут у нас имеется… а имеется у нас тут журнал «Огонёк» в количестве пятнадцати штук, все от 90 года. Потом ещё журналы «Юность», 12 штук 89–91 годы. И «Новый мир» тех же времён, 21 штука… помню-помню, Солженицын-Бродский-Войнович, а ещё прорабы перестройки в лице Клямкина, Лосото и Латыниной. Все коллективно учили нас, как быстро и правильно обустроить Россию. Вот и научили на свою… на нашу то есть голову…
Полистал чисто ради спортивного интереса Огонёк, и в номере 35-м за 90-й год, посреди откровений о Сталине («Не могу снять с себя вину!» Академика Богомолова и «Покушение на Троцкого»), возмущённых писем возмущённых читателей обо всём на свете и сияющего своим идиотизмом интервью с Геннадием Хазановым под названием «За что нас приговорили» я узрел целый разворот, посвящённый гибели Виктора Цоя…
История эта подзабылась со временем, так что напомню, как там дело было. Витя после триумфального концерта в Лужниках (Переменнн, требую наши сердца!) уехал отдыхать в Латвию со своей текущей подругой Натальей Разлоговой. Остановились они где-то недалеко от Юрмалы в обчном деревенском домике. И вот 15 августа ранним утром он отправился ловить рыбу на соседнее озеро, рыбак, оказывается, он в душе был. Ничего он там не поймал на этом озере, а на обратном пути где-то посередине между селениями Слока и Талси он вылетел на своём Москвиче (только что получил машину по большому блату) на встречку и врезался в Икарус, возвращавшийся из аэропорта. Мгновенная смерть. Потом был сделан миллион конспирологических предположений на этот счёт, от происков конкурентов (каких, интересно… Кинчева с Шевчуком что ли?) до совсем уже бредовых.
Оставил я, короче говоря, все томики «Зарубежек» и этот номер Огонька… ну еще пару «Новых миров» чисто из-за Чингиза Айтматова, а остальное запихнул в сумку и вынес с глаз своих подальше. А когда вернулся, внезапно понял, что проголодался. Посмотрел, что там завалялось в холодильнике («Ока» выпуска 1970 года, но, невзирая на преклонные годы, работала она прекрасно, электричества, правда, ела раза в полтора больше современных экземпляров). Из нашедшегося в недрах «Оки» соорудил что-то вроде чахохбили, но в облегчённом варианте.
А когда поставил сковородку на кухонный столик, вспомнил про портвейн — самое, подумал, время продегустировать раритетный напиток тридцатилетней выдержки. Достал бутылку из кладовки, свинтил крышечку и набулькал половину гранёного стакана. Ну что, Ипполит, прозит что ли… выцедил содержимое стакана одним махом, подивился немного необычному вкусу, потянулся вилкой за закуской, и тут у меня внезапно потемнело в глазах… Последняя моя мысль заключалась в том, что наверно зря я выпил этот Агдам, ой, как зря…
Непонятно когда, непонятно где, непонятно с кем
Я очнулся от того, что меня активно хлопали по щекам. Очень сильно хлопали, и по левой, и по правой, почему-то вспомнилась библейская максима по подставлению другой щеки, но я её отогнал, как полностью неуместную.
— Ну хватит уже, — сказал я в пространство, — больно уже.
Хлопки прекратились и мне было сказано следующее:
— Живой? Врача позвать?
Говорил это парнишка в чёрной казённой спецовке крайне уродского вида. Роста он был очень среднего, подстрижен коротко, а на ногах у него были такие же, как одежда, казённые чёрные говнодавы.