Кислород
Шрифт:
В полночь он проводил ее домой на улицу Дегерри, обнял, чтобы не тратить слов на утешение, и сел на метро в Пармантье. Мусорных урн было достаточно и на станции, и на улицах, но записка осталась у него в бумажнике. Он не понимал, что на него вдруг нашло, ведь неврастеником он вроде никогда не был. Или сработала старая привычка к конспирации? Как-никак он вырос при Ракоши [40] и AVH [41] , когда осведомители были повсюду, и это считалось само собой разумеющимся. Но он живет во Франции уже сорок лет! Возможно ли, чтобы старые инстинкты было так легко разбудить? Он в этом сомневался и, поднимаясь в лифте к себе в квартиру, вдруг понял, что ведет себя как человек, решившийся на действия, которые пока не может перед собой оправдать, как будто их причина — или то, что могло за нее сойти,
40
Матьяш Ракоши (1892–1971) — деятель венгерского и международного коммунистического движения, в послевоенные годы фактический руководитель венгерского государства, в 1956 году под давлением восставшего народа снят со всех постов, умер в эмиграции в СССР.
41
Allamvedelmi Hatosag (венг.) — служба государственной безопасности, в 1956 году реорганизована.
— Перебрал с вином, — сказал он. — Прости.
— Спи, — добродушно ответил Курт.
Они были давними любовниками, и неудачи предусматривались по сценарию. Это случилось ночью во вторник.
В среду после обеда, решив прогуляться до «Монд араб» пешком, Ласло предпочел пройти по Реннской улице до бульвара Сен-Жермен, вместо того чтобы срезать у Пантеона с риском наскочить на кого-нибудь из коллег по университету. Была половина четвертого, жара, кафе забиты жизнерадостными американцами. Люди с рюкзаками разглядывали карты путеводителей, перед станцией метро «Сен-Жермен» шарманщик выводил сентиментальную мелодию, у его ног стояла корзина, в которой дремала маленькая собачка. Ласло на ходу повторял заготовленную для Эмиля Беджети речь, изо всех сил стараясь удержаться на грани между снисходительностью и суровостью. Я пишу пьесы, мой друг, и мое дело — наблюдать, а потом как можно честнее рассказывать. Вот и все. Естественно, я сочувствую вашему положению. Но давайте серьезно — чего вы от меня хотите? Если речь идет о том, чтобы подписать петицию или, может быть, написать статью в газету, на это я мог бы пойти, хотя вы не должны переоценивать мое влияние. Прежде всего, не просите меня вмешиваться в дела других людей. Такие действия, пусть и с благими намерениями, плохо заканчиваются…
Он представил, что они завершат встречу стаканами мятного чая на террасе кафе, а потом он, Ласло, пойдет домой и расскажет обо всем Курту, они посмеются, откроют бутылку «Сансерра», поставят Пуччини, и жизнь пойдет дальше своим чередом, споткнувшись лишь на секунду. Как просто! Он тешился этими фантазиями несколько минут, пока не дошел до башни «Монд араб», которая возвышалась над рекой в кольчуге из металлических плиток — каждая с диафрагмой, как у фотокамеры, которая то сжималась, то расширялась в зависимости от силы освещения — и была, он сразу это признал, в высшей степени эффектным местом для свиданий.
Прозрачные лифты внутри здания доставляли посетителей к библиотеке или на крышу, и Ласло поехал наверх в компании студента-араба — высокого бородатого типа, одним своим видом излучающего превосходство, — и двух парижаночек подросткового возраста, одетых в нечто вроде плотно облегающих хлопковых ночных рубашек, за которые кое-где в мире им бы устроили порку. (Конечно, окажись он сам в краях, где господствует суровая теократия, поркой бы дело не ограничилось.)
В самом начале пятого он вышел на террасу. С десяток человек расположились у перил ограждения, еще двадцать — тридцать сидели за деревянными столиками. Внутри кафе было почти пусто. Он с минуту постоял посреди террасы и, почувствовав себя неловко оттого, что так глупо стал на виду, нашел свободное место у перил и принялся обозревать окрестности. Нотр-Дам, Гений Свободы на площади Бастилии и дальше — мерцающий в дымке выхлопных газов Сакре-Кёр, до странности похожий на космический корабль, с кремовым куполом, устремленным в небо. По одну сторону от Ласло восточного типа девушка снимала вид на цифровую камеру, по другую — парочка влюбленных смотрела вдаль, как будто с палубы лайнера, несущего их к берегам страны, где они нашли свое счастье.
Он ждал пятнадцать минут. Влюбленные побрели прочь. У противоположного берега реки солнечный свет и вода затеяли причудливую игру, отчего создавалось впечатление, будто в окнах домов на Бетюнской набережной стремительно разгорается жаркое пламя. Он сказал себе, что рад, что вся эта история закончилась ничем, что так даже к лучшему, и, в последний раз оглядевшись, снова сел в лифт, пересек внутренний двор и остановился на углу улицы Фосс в ожидании, пока загорится зеленый. Рядом с ним остановился молодой человек в спортивной куртке — он затянулся сигаретой и посмотрел вперед. Они вместе перешли дорогу и едва ступили на тротуар, как молодой человек тронул Ласло за рукав жестом настолько мимолетным, что он вполне мог сойти за случайность. Это напомнило Ласло — неловкое воспоминание для такого случая — о его случайных связях в Париже в первые годы после эмиграции, в дни, когда, ослепленный мучительным одиночеством, он проводил время с незнакомцами, чтобы молотком похоти заглушить свою боль.
— Да?
Молодой человек швырнул окурок в канаву, где он завертелся, подхваченный течением, среди фруктовых очисток и билетов метро.
— Машина ждет, месье. Пожалуйста, поторопитесь.
Он пошел вперед, и, за три-четыре секунды справившись с охватившими его колебаниями, Ласло последовал за ним на набережную Турнель, где в хвосте вереницы такси стоял серый «фольксваген». Второй человек, постарше и более плотного сложения, нагнулся, чтобы открыть дверцу. Ласло усадили на заднее сиденье, молодой человек сел рядом со своим товарищем. Двое полицейских в рубашках с короткими рукавами медленно прошли мимо, взглянули на водителя, потом на Ласло, на саму машину (водительскую дверцу украшала вмятина), но не остановились, как будто в такой теплый день было куда приятнее продолжать разговор, чем проверять очередную машину, за рулем которой оказался тип, чем-то смахивающий на иностранца.
— Куда мы едем? — спросил Ласло.
— Здесь недалеко, — ответил тот, что помоложе. Они выехали на проезжую часть, разгоняясь там, где это было возможно, но не превышая скорости. Ласло откинулся на спинку сиденья и начал смотреть на проплывающий за окном город, на его доступную всем красоту. Пока они ехали на запад вдоль реки, мимо Нового моста и музея «Орсэ», он решил подготовиться: обдумать аргументы и контраргументы, выстроить линию защиты от возможных обвинений. «Мне страшно?» — спросил он себя. И подумал, что нет.
У моста Альма они повернули на юг и поехали по кругу до авеню Боске, снова возвращаясь к реке. Потом, пристально посмотрев в зеркало заднего вида, водитель прибавил скорость и резко свернул в переулок — Ласло привык считать, что на таких улочках живут только тоскующие по дому filles au pair [42] и вдовы с комнатными собачками. Там нет ни баров, ни ресторанов, и в семь вечера уже не встретишь ни души, жизнь замирает.
Они остановились в пятидесяти метрах от конца улицы, и Ласло последовал за своим юным проводником в арку одного из домов, у выхода из которой начиналась узкая металлическая лестница, подобно виноградной лозе оплетавшая угол внутреннего дворика. Молодой человек несколько раз останавливался, чтобы Ласло его догнал.
42
Студентки-иностранки, работающие нянями и одновременно посещающие занятия (обычно языковые курсы) в университетах (фр.).
— Пожалуйста, — говорил он, волнуясь, как будто боялся провалить эту последнюю часть своего задания. — Пожалуйста…
Добравшись до самого верха, они вошли в коридор, который был едва ли шире плеч Ласло. Они пришли, понял он, в одно из тайных мест города, где за обшарпанными дверями, практически незаметная для посторонних глаз, могла скрываться любая форма жизни.
Молодой человек остановился у второй двери справа и постучал условным стуком: три быстрых удара. Дверь открыл Эмиль Беджети.
— Спасибо, — сказал он, не обращая внимания на молодого человека, и повел Ласло в комнату. — Я знал, что вы придете.
— В таком случае, — ответил Ласло, все еще запыхавшись после подъема, — вам было известно больше, чем мне.
Комната оказалась невероятно маленькой, une chambre de bonne [43] в форме тупого клина, почти под самой шиферной крышей. Летом здесь душно, зимой пробирает до костей. Ласло пожил свое в таких комнатах и никогда не думал, что ему случится снова там побывать.
43
Комната прислуги (фр.).