Китай-город
Шрифт:
II
Тася вошла так тихо в гостиную, что Любаша увидала ее только в зеркало и круто повернулась на одном каблуке.
"Так вот эта Милитриса Кирбитьевна!.. Этакая пигалица: нос с пуговку, голова комочком, волосики жидкие; девчоночка из приютских, только что талия узка; да и манер никаких не видно".
Анна Серафимовна уже говорила Тасе про свою двоюродную сестру. Тася видела ее в театре, в тот бенефис, когда познакомилась с Станицыной. Сверху, из своих купонов, она заметила лицо и фигуру Любаши, когда та говорила, нагнувшись с Станицыной.
— Будто бы это купчиха?
— А что? — откликнулся он.
— Да она отзывается… как бы это сказать?
— Должно быть, из купеческих дарвинисток. Нынче и такие есть.
Вот уже неделя, как Тася ходит к Станицыной. Она все еще присматривалась к этому совсем новому для нее миру… Ей было гораздо ловчее, чем она думала. Анну Серафимовну она сразу поняла, почувствовала в ней характер, заинтересовалась ею, как оригинальным типом. В голове Таси сидело множество лиц из купеческих комедий. Она все и сравнивала. Анна Серафимовна ни под какое лицо не подходила. С Рубцовым они уже разговаривали. И его она прикидывала к разным «Ваням», "Андрюшам" и «Митям» из пьес Островского, но и он отзывался совсем не тем; только в говоре был слышен иногда купеческий брат… В нем все прочно сложилось. Он много жил, много видал за границей, работал, говорил грубовато, смело, без утайки и с каким-то "себе на уме" в глазах, которое ей нравилось. Насчет Любаши Анна Серафимовна ее предупредила, сказала ей даже:
— Уж вы, пожалуйста, извините ей — для нее закон не писан, юродство на себя напустила; а девушка недурная и с мозгом.
Тася протянула Любаше руку и выговорила:
— Я вас знаю. Вы кузина Анны Серафимовны… Садитесь, пожалуйста.
Любаша на рукопожатие ответила: но внутренне опять обругала ее: как смеет из себя хозяйку представлять? Сейчас: «садитесь» — точно она к ней пришла в гости.
Но тихий и веселый тон Таси посмягчил ее немножко. Она села и закурила папиросу. Тася положила принесенную с собой книгу на стол и подсела к ней.
— Тетя загуляла? — спросила Любаша.
— Какое-нибудь спешное дело, — заметила Тася. — Анна Серафимовна всегда дома в это время.
"Да ты что меня, мать моя, занимаешь?" — начала опять обрывать про себя Любаша.
Лицо у ней стало злое, глаза потемнели. Она их отводила в сторону; но нет-нет, да и обдаст ими Тасю. Той сделалось вдруг тяжело. Эта дарвинистка принесла с собой какое-то напряжение, что-то грубое и бесцеремонное. На лице так и было написано, что она никому спуску не даст и на все человечество смотрит, как на скотов.
— Что теперь читаете с тетей? — спросила Любаша. — Роман небось какой французский?
— Нет, статью одну критическую.
— Ишь ты!
В зале по паркету приближались шаги. Любаша покраснела. Она узнала шаги Рубцова. Тася тоже подумала: не он ли? Ей бы теперь приятен был его приход. Она просто начинала побаиваться Любашу.
Обе девушки обернулись разом, когда вошел Рубцов.
Любаша сейчас же отметила про себя, что «Сеня» одет гораздо франтоватее обыкновенного. К ним он ходит в «похожалке» — серенький сюртучок у него такой, затрапезный. Тут же, извольте полюбоваться, пиджак темно-синий, и галстук новый, и воротнички особенные. А главное, усы начал отпускать, — не хочет, видно, смахивать на голландца машиниста с парохода.
Рубцов уже два-три раза разговаривал с Тасей. Он подошел к ней с протянутой рукой и совсем не так, как он поздоровался потом с Любашей. И это резнуло Любашу по сердцу. В первый раз, когда он обедал с Тасей у Анны Серафимовны, вначале он высматривал "генеральскую дочь", как-то она еще поведет себя. Но Тася начала рассказывать про свою страсть к сцене, про отца и мать, про старушек, — он размяк. После обеда он сам уже присел к ней. Она читала какую-то новую повесть. Ее голосок повеял на него приятной теплотой. И так бойко передавала она разговорную речь, чувствовался юмор и понимание.
— Барышню вы хорошую приобрели, сестричка, — сказал он Станицыной через три дня.
— Пришел ее послушать небось? — спросила Анна Серафимовна.
— Чтица толковая… И такая субтильненькая; дворянская дитя, а без важничанья. Хвалю!
Во второй вечер Рубцов заговорил с Тасей без всяких прибауток и угловатостей, так что Станицына диву далась.
— Нет Анны Серафимовны, — встретила его Тася.
Любаша сейчас же вмешалась в разговор.
— Тетя-то ненасытная какая, — заговорила она, напуская на себя перед Рубцовым еще большую развязность.
— Почему так? — суховато спросил он.
— К делам ненасытная… На Макарьевской, видно, в этом году хочет полмиллиона зашибить! Вон как ее спозаранку по городу носит…
Тася чуть заметно усмехнулась. Рубцов понял значение этой усмешки.
— Сестричку-то извините, — сказал ей Рубцов, мотнув как-то особенно головой.
— Что такое? А? — закричала Любаша и встала.
— Очень уж, для Великого поста, удержу себе не имеете.
— Это что еще?
В другое бы время Любаша начала браниться. А тут она точно чем подавилась, замолчала и съежилась.
— Великий небось пост идет, — все с тем же спокойным балагурством сказал Рубцов. — Говеете, поди?
— Отстань! — вырвалось у Любаши.
Она резко встала и отошла к окну. Тася вопросительно поглядела на Рубцова и тотчас же улыбкой как бы заметила ему: "Зачем вы ее дразните?"
— Вы позволите вас послушать? — обратился к ней Рубцов, сел поближе и потер руки.
— Сегодня беллетристики не будет… критическая статья.
— Тем приятнее-с.
Любаша у окна не проронила ни одного слова… Ей делалось невыносимо. И где это рыщет «мерзкая» тетя? Вот разлетелась сама компаньонку высматривать. И радуйся теперь!
III
Станицына быстро вошла в гостиную и остановилась в двух шагах от двери. Она была очень бледна.
— Извините, Таисия Валентиновна, заждались вы меня. Любаша, здравствуй… Сеня! Спасибо. На минутку пожалуй сюда.
Она не подошла к ним здороваться и жестом показала Рубцову.
— Сейчас, — обратилась она к девицам. — Сеня, на два слова!
Рубцова она увела через залу в свою уборную, небольшую комнату около детской.
Ни шляпы, ни пальто с меховой отделкой она не снимала.