Клад вечных странников
Шрифт:
Машина ждала его около дома. Опять визжащий, стремительный бег по объездным улицам, дверь в «Антик», круглые от удивления глаза продавца:
– Вы? Так быстро?
Подал тяжелый, завернутый в папиросную бумагу том не менее полуметра в длину и сантиметров тридцать в ширину:
– Владейте! Чтоб вы знали: это 1663 год, Москва, Печатный двор. Первое московское переиздание Острожской библии Ивана Федорова 1581 года. Тираж 2412 экземпляров. Кстати, шрифт для этой книги был специально отлит мастером Федором Поликарповым и получил название библейского. А вы давно собираете старопечатную литературу? У нас тут попадаются интересные экземпляры – и куда дешевле, чем, к примеру, в Москве. Там за такое издание вам пришлось бы выложить не меньше двух тысяч баксов, а здесь, как видите, обошлось тысчонкой. Оставьте свой телефончик, я вам буду позванивать, если что появится…
Покупатель словно не слышал. Нетерпеливо сорвал обертку, зачарованно уставился на твердый, деревянный, обтянутой рыжей кожей переплет, там и сям украшенный потускневшими медными заклепками, с тяжелой пряжкою. Открыл книгу…
«Библi сiрчь книги Ветхаг и Новаг Завта назыкславенск…»
Отошел к подоконнику, дрожащими руками шевелил страницу, любуясь своим сокровищем. Бумага – точь-в-точь как то письмо из шкатулки. Пергамент! Шрифт утонченный, мелковатый и кое-где стертый, но вполне разборчивый.
Сначала идет благословение издателя: «Бгъ же всесилный вскi благодати да подастъ ти, рачителствюему!»
Что-то встрепенулось в душе. Из глубины веков его поощряли, одобряли, благословляли! К нему обращались, говоря: «Вамъ же избраннымъ прежде векъ по предоувднiю вчнаг бга…»
«А вдруг разгадаю? – подумал он – и похолодел от вещего испуга. – Нет, а вдруг и правда – здесь найду ключ?!»
Дело стояло за малым – найти…
Псих почти не спал в эту ночь. А кто на его месте мог бы спать? Его словно било изнутри, скручивало током такого напряжения, какого, чудилось, не испытывал раньше. Да нет, всякое бывало, иной раз и вспоминать жутко, но вчерашний день тоже непросто дался… непросто! Эта нечеловеческая работа, этот нечеловеческий риск, эта нечеловеческая угроза – он не привык к такому! Хотя риск – это было его ремесло, он всегда любил ходить по краю, но только вчера понял, что рисковать с людьми и попытаться быть на «ты» с такой стихией, как лесной пожар, – это разные вещи. Абсолютно разные! Хотя бы потому, что человека, пусть и самого опасного, можно взять на пушку, а стихию – нет. Если идти на таран, в лоб, то человек отвернет в сторону – даже самый смелый. Дойдет до края, дотянет до последнего – но отвернет. Спасует! А стихия тебя пожрет и переломит, измелет в муку – и помчится себе дальше, не замедлясь ни на миг. Вдобавок от человека всегда знаешь, чего ждать.
Он был неплохим психологом… хотя чаще его звали просто Психом. Он знал, знал за собой это опасное свойство, эту способность мгновенно утратить свой наработанный годами, глубочайший самоконтроль, ставший его привычкой, его второй натурой и даже принимаемый некоторыми недалекими людьми за основу его характера. С другой стороны, больные всегда знают о своей болезни даже больше, чем врачи! Поэтому он умел не только держать в узде свою опасную, взрывную безуминку, но и за версту чуял психологические отклонения других людей. Был и психом, и психологом одновременно.
Как-то раз ему попался в руки мифологический словарь. Делать тогда было решительно нечего, сидел себе сиднем «на базе», ожидая затишья, ожидая, когда ему снова будет можно «выйти в люди», не рискуя на первом же углу схлопотать маслину в лоб от бывших братков, теперь более чем рассерженных на Психа, не вовремя, вдруг нагло затеявшего передел собственности. Сидел, помирал со скуки и мусолил страницы. Сначала с тоской, потом даже с интересом. И в конце концов кое-что полезное для себя вычитал. К примеру, про оборотней.
Оборотень, господа, это совершенно поразительная штука, вернее, существо, которое то ведет себе нормальный и благопристойный, вполне человеческий образ жизни, то вдруг берется откуда ни возьмись на нем звериная шкура, волчья или медвежья, это уж кому что больше нравится, – и бывший человек идет вразнос. Бегает по лесам со звериными стаями, жрет всякую гадость и, представьте, даже нападает на своих прежних соплеменников – людей.
Это ведь классический пример поведения маньяка, подумал Псих. Человек живет себе спокойно, и все считают его вполне нормальным мужем и отцом, а потом вдруг накатит что-то – и он выходит на большую дорогу, насилует и душит женщин, отрезает людям головы или нападает на детей. Оборотень перекидывается через двенадцать воткнутых в землю ножей, чтобы сменить кожу на шкуру. Некоторым хватает для этого одного ножа, и все равно – образ оружия здесь очень показателен. Ведь убийства редко совершают голыми руками, всегда есть какой-то предмет, который следствие квалифицирует как орудие преступления. Часто бывает так, что именно его наличие заставляет человека сделать решающий шаг. Это еще какой-то занудный классик сказал, мол, если на стене висит ружье, оно обязательно должно выстрелить. Прав был, гад! Это Псих знал по себе. Поэтому он старался не доставать оружия до тех пор, пока уж совсем край не подпирал. Если пистолет в кобуре или в кармане – это одно. А вот когда он у тебя в руках – совсем другое. Стреляет, сволочь, сам собой, словно начинает жить своей собственной жизнью! Тут уж волей-неволей перекинешься через свои «двенадцать ножей» – и серым волком ринешься в чисто поле… На смену человеку придет оборотень!
И все-таки сейчас ему нельзя было идти безоружным. Слишком опасный оборот приняло вчера дело…
Старуха, его хозяйка, тоненько посапывала за занавеской. Псих бесшумно прошел мимо.
Пусть спит. Совершенно безобидная бабка, ничего, кроме хорошего, он от нее не видел. Хотя чья-то доброта – еще не показатель, чтобы сохранить этому человеку жизнь в критической ситуации, Псих знал по опыту. А также знал, что такого показателя вообще не существует. Наступает иногда некий момент, когда все человеческие чувства отлетают прочь, уступив место одной простой истине: этим двоим больше нет места на одной земле. Пусть на одно лишь мгновение – но нет! И тогда в живых остается тот, у кого быстрее согнется палец на спусковом крючке.
Он вышел на крыльцо и какое-то мгновение стоял, не понимая, что вдруг сделалось с миром. На смену сухому, отнимающему дыхание дыму, который до печенок пропитал тело, явилась вдруг влажная стынь, от которой Психа пробрала невольная дрожь. А он-то думал, что гроза привиделась ему в тот краткий миг, когда все-таки удалось забыться и вздремнуть. Забыться и вздремнуть… гляди-ка, опять почти по классику. Правда, тот, помнится, желал все-таки уснуть. Но, что характерно, не тем холодным сном могилы…
Золотые слова!
Псих уже начал спускаться с крыльца, как молния взрезала небо, и весь двор оказался перед ним как на ладони. Он еле успел отпрянуть в тень двери.
Э, нет. Надо быть осторожнее, чтобы не попасться на глаза кому попало, а особенно – этому его загадочному соседу, который взял обыкновение возникать, словно из-под земли, именно там, где его никто не ждет и где ему вообще не место. В самом деле странный парень. Кто бы он ни был, уж точно не тот, за кого себя выдает. Да и этот народный герой, местный пожарник, тоже не лыком шит. Вчера Псих раз или два ловил на себе его испытующий взор – украдкой, мгновенный, – но было, было! Ну что ж, в их же интересах крепко спать сейчас, не попадаясь на узкой дорожке Психу.