Клад
Шрифт:
В Даниловой Пустыни в глубоком лесу жили некогда самосожженцы-староверы. Они строили сруб без окон и дверей, собирались в нем, пели староверские песнопения и, чтобы спастись от преследований, заживо себя сжигали. Рассказывают, что известный руководитель самосожженцев вовремя успевал уходить, перебирался в другое скрытное место и проповедовал самосожжение.
Данилова Пустынь была на севере главным оплотом староверов. Там они жили и молились. Пути к Даниловой Пустыни, находившейся в глухой тайге, а давние времена никто не знал. Мне пришлось прожить несколько дней в историческом месте с потомками древних староверов, вспоминавшими далекое прошлое. Я ходил на монастырское кладбище, заросшее высоким лесом, дивился красоте надмогильных древних крестиков. Крупные птицы поднимались на кладбище
Жителя Даниловой Пустыни, у которых и прожил несколько дней, указали мне тропу на берег Онежского озера, к редким в тех местах деревням. Помню, я шел густым лесом, за стволами высоких деревьев виднелись лесные светлые озера, на которых парами плавали лебеди. Я долго любовался сказочно красивыми белыми птицами. Тропа, по которой я шел, во многих местах была покрыта медвежьим пометом, похожим на пироги с черникой. Живого медведя, однако, мне увидеть не удалось. Я шел таежным лесом с высокими елями и радовался полному моему одиночеству и окружавшей меня тишине.
Где-то на берегу небольшой лесной речки и увидел остатки старинной деревни. Только в одном домике жили старик и слепая старуха. Старик ловил рыбу и плел из бересты кошели. Один из кошелей я купил у него. Помню, как старик варил на загнетке уху, а сидевшая у окна на скамье старуха бранила его. Спать меня положили на полу, на каких-то лохмотьях.
С купленным новым берестяным кошелем на другой день я отправился по лесной тропе дальше. Пришел к деревне с высокими красивыми домами. В деревне меня приняли за какого-то человека, который пятнадцать лет назад был в этих местах, ушел в лес, и с тех пор его никто не видал. Меня приютили в удивительно чистом и просторном доме с высокой крышей и большой русской печью. При входе в дом полагалось снимать обувь и ходить по чистому полу босиком. Меня посадили за большой семейный стол, угощали ухою и вкусными рыбинками. Хлеба в тех местах своего не сеяли, и только зимою, когда Онежское озеро покрывалось льдом, ездили на западный берег покупать муку. Несколько дней, как иностранец, я прожил в этой лесной деревне, ездил с мужчинами на лесное озеро ловить рыбу, видел, как уплывают от нас лебеди. Ходил по колебавшимися под ногами пожнями, под которыми стояла вода и жила рыба. У хозяина дома я купил шкуру недавно убитого медведя и спрятал ее в берестяной кошель.
Простившись с приютившими меня людьми, я отправился на берег Онежского озера. По пути мне попалась древняя деревянная церквушка, в которой еще с незапамятных времен лежали в ящиках восковые свечи, стояли на полках иконы. Одну маленькую, вырезанную из дерева, иконку я взял с собою. К сожалению, в тяжелые годы войны эта иконка была разломана, и у меня сохранились лишь ее небольшие осколки.
Дойдя до берега озера, а познакомился с добрыми рыбаками, ходил с ними ловить сигов. Рыбаки потрошили пойманных живых сигов, вынимали икру, солили ее, и мы лакомились свежим вкусным кушаньем. Рыбаки доставили меня на Полеостров — остров Онежского озера, на котором стоял древний православный монастырь, построенный во времена царя Петра в противовес староверам, бежавшим в леса Заонежья.
Я бродил по острову, удивляясь количеству живших там змей. Почти на каждой кочке, на которой росла брусника, лежала змея. Монастырь в те времена хорошо сохранился, сохранилась ограда и старое кладбище с каменными и деревянными крестами. Вдалеке за оградой стоял одинокий могильный крест. Мне рассказали, что в могиле лежал монах-самоубийца. В прежние времена самоубийц не хоронили на общих кладбищах.
Поле-остров был последним моим убежищем, и с рыбаками я вернулся на западный берег Онежского озера, в Кижи, где в те времена еще не было ни одного туриста, не было гостиниц и ресторанов, и чудесный многоглавый старинный храм стоял в некасаемой сказочной своей красоте.
Вернувшись домой в Гатчину, я вынул из берестяного кошеля медвежью шкуру, и, помню, на этой шкуре долго играли мои маленькие дочери. Они сочиняли песенки и воображали, что плывут на корабле по синему морю.
Лапоток
На маленькой
В тот год ко мне в деревню приехала моя молодая жена Лидия Ивановна. Она никогда не видела русской деревни, жила и Москве. Мы прожили в деревне лето и зиму, и однажды, вернувшись из города, она тихонько сообщила мне, что у нас будет ребенок. Весть эта мена взволновала.
В деревне мы жили всю зиму. Весною, в апреле, когда раструхли зимние дороги, пришло время жене родить. Я пешком пошел в дальнее село, где жила акушерка-фельдшерица. Ехать по дороге было невозможно. Пока я ходил, поднялась в речке вода, пожелтел, надулся лед. Мы долго шли по раструхшей дороге, и когда подошли к нашей деревне, я увидел, что тронулась наша речка и по воде плыли льдины. Что было делать?! Я был тогда силен и молод, подхватил на каркушки фельдшерицу и стал сигать со льдины на льдину. Так мы переправились на другой берег.
Вечером жена благополучно родила ребенка — девочку, которую мы назвала Ариной. «Круты горки, да забывчивы!» — сказала после родов моя мать. Аринушка лежала в кресле возле кровати роженицы. Помню, с весенней охоты я принес трех убитых краснобровых косачей-тетеревов, положил перед кроватью на пол. Жена радостно улыбалась. Это был мой подарок. Других подарков я сделать не мог.
Всю неделю акушерка жила у нас — нельзя было перейти реку, шел лед. Чуткий пастух Прокоп сплел для моей крошечкой дочери Аринушки маленькие лапоточки из красноватых вязовых лык. В таких вязовых лаптях по большим праздникам ходили в церковь наши девки и бабы. Лапоточек этот у меня хранится, стоит на маленькой полке в моей комнате. Второй лапоточек я подарил моему другу Федину, гостившему у меня в деревне. Мой друг бережно хранит мой подарок.
Смотря на вязовый маленький лапоточек, я вспоминаю далекие счастливые времена, маленькую нашу деревеньку, пастуха Прокопа, мою первую, ныне покойную, дочь, любившую меня трогательной любовью.
Кузовок
Уже много лет на полочке в моей комнате стоит небольшая корзинка-кузовок, сделанная из твердой бересты. Кузовок этот подарил мне мой приятель — лопарь Артамон, служивший некогда сторожем в Лапландском заповеднике, где в давние годы я провел лето и две ранних весны. Кузовок сделан так плотно, что в нем можно носить воду. Он годится, чтобы собирать в него грибы и ягоды.
В Лапландском заповеднике на озере Чуна я жил в маленьком домике, который описал в одном из моих рассказов. Иногда ко мне заходил Артамон. Некогда у Артамона на Чуне было свое хозяйство. Он держал ездовых оленей. Помню, у Артамона на озеро Чуна случилось большое несчастье: утонула его родная дочь. Артамон мужественно перенес свое горе. Теперь Артамон жил в переносном чуме. Высоко на дереве у него была устроена бревенчатая кладовая, в которой зимою он хранил съестные запасы от хищных рысей.