Клад
Шрифт:
– Ах ты, безмозглая деревяшка! Липовое же ты отродье! – надсадно откашливаясь, просипела Колча. Она сидела на гальке, сжимая в руках по башмаку, забитые песком сивые космы ее топорщились вокруг головы наподобие змеиного клубка.
Между тем – прошло, должно быть, время пока старуха пришла в себя – волны забросили сундук на песок и неспешно его там ворочали. Едва Колча сообразила, что не надо тащить сундук, если удастся открыть крышку, едва Колча отхаркалась, откашлялась, натянула безмозглую деревяшку на ногу и жестоко ею притопнула – набежали два дюжих парня, подхватили сундук и вынесли его на сушу. Лихие
Резво подхватившись, Колча задрала юбки и, припрыгивая на одном башмаке, кинулась на того из охальников, кто подставил спину. Он не ожидал нападения и только охнул, когда увесистый башмак крепко чмокнул в затылок. Второй охальник, с чернявой бородкой, невольно попятился; Колча вспрыгнула на сундук, бросила башмак в чернявого – тот увернулся, уселась и, растопырив руки, облапила добычу.
– Вашего тут нет! Что в сундуке – мое!… Не подходи! – взвизгнула она, крепче вцепляясь в крышку.
– Послушай, Колча! – сказал Поплева – а это был именно Поплева, тот, что принял старухину ярость затылком и теперь в некотором изумлении потирал зашибленное место. – Вот что, дрянная ты старушенция, – с упреком сказал Поплева, – как ты думаешь, чего это ради стану я терпеть, когда меня колошматят чем только ни попадя?! Ради каких коврижек стану я это выносить?
– Что в сундуке, то мое! – повторила Колча, уклоняясь от ответа.
– Нет, Колча, – убедительно сказал Поплева. Широкое лицо его с маленькими глазами и маленьким вздернутым носом все еще хранило на себе следы потрясения. – Нет, Колча, – проговорил Поплева, стараясь не упустить осенившую его мысль, – я чувствую, хорошо это чувствую, – он осторожно потрогал затылок, – не по справедливости будет, когда тебя трахнут по голове, а ты будешь стоять пень пнем… И вот что я тебе скажу, дрянная ты старушенция, вот тебе мое слово: одерживай! Так я тебе скажу: одерживай! Одерживай, старуха, не так круто к ветру! Круто ты забираешь! Ой, круто!
– Что в сундуке, то мое! – возразила Колча, уловив в рассуждениях Поплевы намерение отобрать добычу.
– Шут с тобой, будь по-твоему, – вступил в разговор Тучка, младший из братьев, который отличался особенной рассудительностью и потому молчал, пока Поплева с вполне понятной горечью изъяснял свои чувства. – На том и сойдемся: что в сундуке – твое. А сундук наш – раз мы его вытащили.
– Эдак ведь всякий станет тебя по голове охаживать, – укрепился в сомнениях Поплева.
Десятки людей разбрелись по побережью, вылавливая в бурном прибое останки крушения. Колча поняла, что выбирать особенно не приходится. К тому же Тучка стащил ее с сундука.
– Мое! Вы сказали мое! – только и успела она взвизгнуть.
В сундуке расчихался обложенный подушками младенец. Когда откинулась крышка и все, сталкиваясь лбами, сунулись смотреть, то младенца и увидели – ничего другого. Плотно закутанный в пеленки ребенок чихал, посинелое личико его сморщилось, он захныкал, выражая запоздалый ужас перед темнотой и болтанкой. Ребенок был едва жив. Или, если взглянуть на дело с другой стороны, вполне жив. Даже изумительно жив – если принять во внимание, что вода в сундуке стояла высоко. А сверху хлестал дождь, все так же, со стонущим грохотом, катились на берег волны.
– Как же это он в сундук-то попал? – поразился Поплева.
– Дуралей, он не сам! – сказал отличавшийся рассудительностью Тучка.
– Какой маленький! – покачал головой Поплева.
– Это потому что младенец, – пояснил Тучка.
Братья преглупо ухмылялись.
– Смотри, он плачет, – заметил Поплева.
– Потому что ему мокро, – пояснил Тучка.
– Мне совсем не нравится, что он плачет, – сказал Поплева, подумав.
– Тогда нужно вылить воду.
– И он перестанет плакать? – спросил Поплева.
– Ему будет не так мокро, – рассудил Тучка.
Поплева вынул младенца, а Тучка опрокинул сундук, после чего младенца вернули на место.
– Плачет, – сказал Поплева.
Тучка помолчал, словно подыскивая возражения, но должен был отступить перед неоспоримой правотой старшего брата и признал:
– Плачет. Все равно плачет.
Под действием сходной мысли братья глянули друг на друга и обернулись, отыскивая взглядом старуху. Но Колча исчезла. То есть совсем, как не было.
– Странно, – сказал Поплева, почесывая изрядную уже шишку.
– Ведь мы обещали ей младенца, – удивился Тучка.
Неуверенно агукнув над несчастным ребенком, который так и не сумел уяснить себе смысла этих жалких заигрываний и потому «закатился» еще пуще, братья со всяческими извинениями закрыли крышку, подняли сундук, стараясь не раскачивать его без нужды, и двинулись вверх по неровной и скользкой, опасной на таком ливне тропе.
Лачуга Колчи приютилась с подветренной стороны Лисьего Носа, под скалами, где не очень-то доставала ее буря. И однако же, на глазах у братьев особенно сильный вихрь вздернул пласт соломенной крыши, полетела труха, обнажились кривые тонкие стропила, сразу же залитые часто стукающим дождем. Ограды вокруг Колчиного двора не было никакой. Поплева постучал в ветхую дверцу, Колча не отзывалась, но дверь была заперта изнутри. И братья сообразили, что это не спроста.
– Может, она не знает, что мы принесли, ты скажи, – посоветовал Тучка.
Поплева сказал, ничего не скрывая; повторил громче и громыхнул дверью – не в полную силу, но сильнее, чем следовало, – к немалому его смущению доска проломилась.
– Ох, эти изверги рода человеческого! – сразу в голос, без малейших переходов от гробового молчания к крику, заверещала старуха. – Оставьте мне дверь! Оставьте в покое дверь! Дверь-то чего далась? Чего ему дверь?! – Голос был неприветливый, но обнадеживающий в том смысле, что старуха все-таки оказалась дома. Братья переглянулись.
– Разве в окно попробовать? Ладно, оставь ты дверь, – неуверенно крякнул Тучка.
Поплева принялся за окно. От первого же удара ставень соскочил, ветер встрепал и скомкал рваную мешковину, которая прикрывала переплет, вдавил и с шуршащим хлопком забросил ее внутрь темного жилища. Поплева наклонился к дыре, но сказать ничего не успел.
– Идолы поганые! Окно-то, окно! А божечки, люди добрые, глядите люди! Что сделали, что сделали-то идолы! А! – взвизгнула Колча, будто ее прищемили. И еще громче: – А-а! – Наконец, собравшись с духом, издала она душераздирающий просто вопль: – А-а-а!!