Кладбище домашних животных (другой перевод)
Шрифт:
(воскрешения)
...Да, от воскрешения, чтобы он так мямлил, и нес всякую околесицу, даже вспоминать смешно.
Так как же он может отказаться от шанса, который ему предоставляет случай — шанса почти невероятного, — из-за истории с Тимми Батермэном? Одна ласточка весны не делает.
«Ты делаешь все, чтобы заставить себя в это поверить, — запротестовал его ум. — Скажи, наконец, себе правду о Том, что Черч изменился. Даже если оставить в стороне этих мышей и птиц, уже одно то, как он ходит... Как машина. Помнишь день, когда мы запускали змея? Какой Гэдж был веселый, живой... живой. Теперь ты хочешь,
Но, может быть, это просто трусость? Неужели он думает, что все это возможно? Что Рэчел встретит своего сына не слезами радости, а чем-то другим.
Да, была вероятность, что Гэдж вернется... не таким. Но уменьшит ли это их любовь к нему? Родители любят детей, родившихся слепыми, и сиамских близнецов, и детей без рук и ног. Родители любят и прощают детей, которые становятся насильниками и убийцами, и мучают невинных.
Так неужели он не будет любить Гэджа, даже если тот до восьми лет не вылезет из пеленок? Если он не сможет решать самые простые задачи, до двенадцати лет? Или вообще никогда?
«Но Луис, Господи, ты же не можешь жить в вакууме! Люди скажут..».
Он грубо оборвал эту мысль. Из всех вещей, о которых он думал, его меньше всего беспокоило, что скажут люди.
Луис поглядел на рыхлую землю на могиле Гэджа и почувствовал дрожь ужаса. Неосознанно, будто сами по себе, его пальцы вывели на земле... да, это была спираль.
Он вытер руки и затер рисунок ногой. После этого он покинул кладбище, крадучись, ожидая каждую минуту, что его могут увидеть, задержать и спросить, что он делает здесь так поздно.
Он опоздал к назначенному сроку, и хотя его пиццу оставили в печи, она была полухолодной и по вкусу напоминала клей. Луис съел только один кусок, а остатки вместе с коробкой выкинул в окно, возвращаясь в Ладлоу.
Он обычно не мусорил, но недоеденная пицца на столе могла навести Рэчел на мысль, что он ездил в Бангор вовсе не за этим.
Теперь Луис начал думать о времени.
Время. Время было важным, если не решающим, фактором. Тимми Батермэн умер уже давно, когда отец отнес его на индейское кладбище.
«Тимми убили девятнадцатого... Тимми похоронили — не помню точно, но по-моему, двадцать второго. Через четыре или пять дней Марджори Уошберн... увидела, как Тимми идет по улице».
Хорошо, допустим, что Билл Батермэн сделал это через четыре дня после прибытия сына. В крайнем случае, через три. Предположим, что Тимми вернулся оттуда двадцать пятого. Получается, что с его смерти прошло шесть дней — это самое меньшее. Могло быть и десять. А у Гэджа прошло уже четыре дня. Уже много, но до Тимми еще далеко. Если...
Если бы это было при обстоятельствах, которые сделали возможным воскрешение Черча. Черч умер в очень удобное время, так ведь? Его семьи не было, никого, кроме него... и Джуда.
Его семья была в Чикаго.
Для Луиса это было последним звеном в схеме.
— Ты хочешь, чтобы мы туда поехали? — спросила Рэчел, глядя на него с изумлением.
Была четверть десятого. Элли спала. Рэчел выпила еще успокоительного, после того, как убрала остатки поминальной трапезы (ужасная фраза, такая же, как «церемония прощания», но никакой другой нельзя было охарактеризовать происшедшее в этот день), и казалась почти успокоившейся, когда он вернулся из Бангора, но ненадолго.
— Поезжайте в Чикаго с твоими родителями, — терпеливо повторил Луис. — Они улетают завтра. Если сейчас ты им позвонишь, а потом закажешь билет, вы сможете вылететь одним рейсом.
— Луис, ты что, с ума сошел? После того, как ты дрался с моим отцом?
Луис заметил, что проявляет обычно несвойственное ему красноречие. Он даже испытал какой-то прилив вдохновения. Он чувствовал себя футболистом, которому передали мяч, и он ведет его к воротам противника, обходя защитников. Он никогда не мог врать убедительно, но сейчас из него просто изливалась смесь заведомой лжи, полуправды и очевидности.
— Именно из-за этого я хочу, чтобы вы с Элли полетели с ними. Нам надо помириться, Рэчел. Я понял... почувствовал это... во время похорон. Когда случилась эта драка, я как раз пытался поладить с ним.
— Но эта поездка... не думаю, что она имеет смысл... Ты нам нужен. Да и мы тебе нужны, — ее глаза смотрели умоляюще. — По крайней мере, я надеюсь, что мы нужны тебе. И мы ни в коем случае не можем...
— Ни в коем случае не можете здесь оставаться, — перебил ее Луис. Он испытывал лихорадочное возбуждение. — Я рад, что нужен вам, и, конечно же, вы мне нужны тоже. Но сейчас для вас это худшее место на свете, дорогая. Гэдж здесь повсюду, в каждом углу. И для меня, и для тебя. Но я особенно боюсь за Элли.
Он увидел в ее глазах боль и знал, что это ее тронуло. Какая-то часть его устыдилась этой легкой победы. Все книги о смерти, которые он читал, говорили, что обычно первым импульсом бывает как можно скорее уехать... и что потворствовать этому импульсу чрезвычайно опасно, поскольку отъезд лишь подчеркнет нежелание примириться с новой реальностью. В книгах говорилось, что лучше всего остаться на старом месте и побороть печаль, стоя на родной земле, пока она не перейдет в память. Но Луис не мог проводить опыт, когда семья находилась в доме. Ему надо было удалить их, хотя бы ненадолго.
— Я знаю, — сказала она. — Он действительно... везде. Пока тебя не было, я передвинула кровать, чтобы как-то отвлечься от этих мыслей, и нашла под ней... четыре его машинки... будто они ждали, когда он вернется, понимаешь... и будет с ними играть, — ее голос, уже дрожащий, окончательно прервался. Слезы заструились по щекам. — И я выпила лекарство, потому что начала реветь опять, как и сейчас... чертова мелодрама!.. Луис, обними меня, пожалуйста, мне так плохо...
Он бережно обнял ее, чувствуя себя обманщиком. Он ведь только и думал, как направить эти ее слезы по выгодному для себя пути. «Что за парень, вот так парень..».