Кладбищенская благодать
Шрифт:
Пару раз Егорыча пытались выжить конкуренты, но он стойко отбил все их атаки, наняв для этой цели Драконовых опричников. Это-то меня и встревожило, когда хитрый глаз Егорыча, навылет пробив нехитрую маскировку, загорелся узнавающим огоньком.
— Ты чего задами швендаешься? — ехидно поинтересовался он. — Набедокурил, что ли?
— Иван Егорыч, ты меня не видел, — не стал я вдаваться в пояснения, — не было меня, понял?
— Понял, знамо дело, только смотри, парень, тобой тут второй день интересуются!
— Кто? — разом пересохло у меня в горле, хотя иного глупо было ожидать.
— Хрен их ведает, то одни,
Я поблагодарил деда за предупреждение и двинулся, обходя оживленные аллеи, в сторону колумбария.
По случаю субботы и отличной погоды народу на кладбище было полно. Возле могилы Сергея Есенина стояла толпа поклонников, внимая хорошо поставленному голосу какого-то двухметрового дяди, проникновенно читавшего отрывок из «Анны Снегиной». Гиганта сменил поэт-шизофреник Леша, регулярно набегавший сюда на несколько минут из пивной, чтобы порадовать публику чтением своих и есенинских строк.
Я приостановился, надеясь услышать что-нибудь новенькое. Леша, как всегда, не обманул ожиданий. Прокашлявшись, он взмахнул рукавом своего рабочего халата и начал:
Серега, хватит спать, воскресни,Покинь постылый мрачный гробИ покажи всей Красной ПреснеСвой гордый величавый лоб…Толпа зашумела, пережевывая услышанное, а я поспешил дальше. Сашка, по моим прикидкам, уже должен был ждать меня за колумбарием. Позади затухали бессмертные Лешины вирши:
Зайдешь ко мне на кружку пива,Раздавим водки пузырек.И ты споешь о русских нивахЕще десяток нежных строк…Обогнув белый мраморный куб колумбария, я тотчас увидел Сашку. Одной рукой он бережно прижимал к груди огромный букет белоснежных пионов, другая сжимала за горлышко большую бутылку «Московской» из тех, что мы зацепили в «Березке». Сунув водку мне, он повернулся и двинулся вдоль ниш с прахом кремированных к могиле своего друга.
Серая гранитная плита скромно укрывалась среди таких же стандартных надгробий, выделяясь, пожалуй, только молодым задорно улыбающимся лицом на вдавленном в гранит медальоне и золотистой надписью «Погиб, исполняя служебный долг».
— Вот суки, не разрешают даже на памятниках правду писать, — зло втянул Сашка воздух. — Все им должны, а они кому?
— Ты у своего папы спроси. Не вчера ж родился, сам все понимаешь. Видишь, — кивнул я на могилу неподалеку. — Цвигуна, Ленькиного шурина, и то, как кота помойного закопали. А ведь первый заместитель Андропова был, генерал КГБ, член ЦК. Даже на Нрводевичьем места не дали, о Красной площади базара нет.
— Ну, этот член, даром что член, — сплюнул Сашка. — Его не то, что здесь, под забором хоронить бы следовало. По православным законам самоубийц вообще нельзя на кладбище хоронить, а его сюда, к таким хорошим людям воткнули. Пускай лежит и радуется. Ты лучше сгоняй за стаканом, Витьку поминать будем.
Я пробежался по окрестным могилам, но посуды нигде не обнаружил. Пришлось расширить круг поисков. Стакан стоял на мраморном надгробии какого-то депутата Моссовета,
Понимаю, насколько нереально это выглядит, но я почти сразу нашел то, что искал. Не знаю, как так получилось, может мистика, может везение, однако крохотный зеленовато-черный комочек свинца лежал в продольном желобке, выбитом вдоль цветника для стока воды. В том, что это та самая пуля я даже не сомневался, чем-то иным свинцовый катыш просто быть не мог.
Я крепко сжал его в кулаке. Бред какой-то, он и весил-то всего ничего, однако уже успел уложить в гроб Зою Федорову, упрятал под речной бережок Дракона, отправил в больницу Володю и неизвестно, сколько бед принесет впереди. Пора прекращать его неугомонную деятельность. Может, гебешникам и нужна эта улика, но их интерес тоже кому-то несчастье обеспечит, а нам оно без надобности.
Я поковырял пулю ногтем и бережно опустил ее на дно декоративной бронзовой вазочки, венчавшей угловой столбик цвигуновой оградки.
— За смертью тебя посылать, — не догадываясь, насколько сказанное близко к истине, принял у меня Сашка мутный депутатский стакан. Придирчиво его обнюхав, он плеснул на дно водки и тщательно прополоскал подозрительную посудину.
— Держи, — наполненный до краев стакан вновь оказался в моей руке, — пусть земля Витьке будем пухом.
Я выпил и зажевал липовой веточкой, закуски у нас не было. Сашка налил себе и, чокнувшись с медальоном, шумно втянул в горло водку. От веточки он отказался, уткнулся носом в рукав и с минуту сидел молча.
Остаток водки поставили на Витькину могилу и закурили.
— Знаешь, — кивнул Сашка на медальон. — У нас с ним своеобразная игра получилась. Дважды он мне жизнь спасал, раз я ему. Два — один и мне уже никогда не отыграться. Когда он в вертолете сгорел, я в Кабул ездил, за пополнением. Не знаю, может даже не Витька в гробу-то, а какой-нибудь пацан из его группы или пилот. Череп обгорелый в окошко смотрит, а чей он? Главное, не разберешься, что мы вообще там делаем. Защищаем революцию, а от кого? От ихнего же народа. Я понимаю, надо чем-то молодежь занять. Вчера БАМ, сегодня Афган. Все при деле, все довольны. Но когда-нибудь наступит конец и вся эта обстрелянная, привыкшая к крови и смерти, братва задастся вопросом, кто отнял у нее молодость? Попомни мои слова, аукнется всем нам Афган, ой как аукнется, — он опять замолчал, задумчиво ковыряя каблуком бугорок земли.
— Прополи-ка цветник, — попросил меня Сашка, выкурив еще одну сигарету, — а я водички принесу, цветы поставим. Где здесь посудину можно найти?
Я объяснил и Сашка скрылся в глубине кладбища.
Сидя на корточках и скрупулезно выдергивая все, что, по моему разумению, являлось сорняками, я как-то увлекся и не сразу обратил внимание на замершие неподалеку чьи-то шаги. Обернулся только, когда визгливый голос с чуть заметным кавказским акцентом ударил мне точно между лопаток: