Кладоискатели (сборник)
Шрифт:
— Как это — кончился? — ошеломленно спросил я.
— А так, что для вас он все равно как покойник. Лечение ему я объявила.
— Ну, это для кого как, — сказал я, сообразив, в чем тут дело. — Для меня вы уж сделайте одолжение, воскресите покойничка-то.
— А кто вы такой есть? — спросила она, не двигаясь с места.
— Из милиции я.
— Из милиции? — протянула мамаша. — Врешь, поди. Какая такая милиция ему запонадобилась. С бутылкой, чай, пришел?
Я молча показал ей удостоверение.
— Гляди-ка, — сказала она недоверчиво. — И впрямь из милиции. Да что ж он натворил, соколик мой? — вдруг заголосила она. — Да где это видано, чтобы к нам милиция приходила? — И тут же,
В глубине дома послышался шум, и вскоре в дверном проеме показалась лысая голова Дукина. Голова узнала меня и подмигнула. Дукин явно одобрял мою находчивость (он ведь по-прежнему принимал меня за страхового агента), а женщина допрашивала его с пристрастием: ей сильно хотелось узнать, где это Мишка «нахулиганничал», да так, что «милиция вот пришла». Я успокоил ее, и был наконец впущен в дом. Внутри было чистенько, прохладно и, я бы сказал, уютно: хозяйство здесь держали в порядке. Полы были чисто вымыты и застланы ковровыми дорожками; ковры висели над кроватями; солнечные лучи играли с посудой в буфете; непременный телевизор был накрыт занавесочкой, на которой вышитые гладью зайцы грызли морковку; с икон в переднем углу гостиной свисали иссиня-белые рушники. С улицы дом казался неказистым и маленьким, но внутри было довольно места и для просторной кухни, и для трех комнат, и для нескольких чуланчиков, двери которых выходили в относительно широкий коридор.
Дукинская мамаша желала знать, какое такое дело привело милицию в ее дом. Но в кухне кипело белье, и ей надо было за ним присматривать. С великим сожалением она оставила нас в комнате с телевизором. А Дукин, подмигнув, проворно прикрыл дверь, потер руки и прошептал с вожделением:
— Ну, друг, ну даешь…
Я выдвинул стул на середину комнаты и сел на него верхом.
— Лечат, значит, тебя, Дукин?
— Неделю, будь она, — сказал он, облизываясь. — Честное пионерское… Понимаешь, друг? Разула, раздела и никого не допускает.
Я внимательно взглянул на него и засмеялся. На Дукине были надеты женская кофта с рюшечками и пижамные штаны, почему-то кончавшиеся у колен. Обут он был в тапочки, которые кто-то метко окрестил: «Ни шагу назад». Но и вперед в них далеко тоже уйти было нельзя.
— Крепкая у тебя мамаша, Дукин.
— Крышу вот ей покрасил, — сказал он обреченно. — А ей что? Она сто лет проживет и не охнет. Так-то вот, друг. Ну, ты давай, понимаешь… От ее квасов у меня в брюхе бурление происходит. Понимаешь? Если бы я ее не уважал… Как мать, понимаешь?
— Понимаю, — сказал я. — Но не помогу я тебе, Дукин. Обманул я тебя, ты уж прости.
— Не принес?
— Не принес, сам пришел.
— А на кой хрен ты пришел? Ты мне кто?
— Поговорить надо, Дукин, — пояснил я. — По серьезному делу поговорить…
— Да ты что? Ты в сам деле мильтон?
Я кивнул. Он задумчиво посмотрел на меня и пробормотал:
— То-то, понимаешь, к прокурору меня вызывали. Мамаша не знает, а то бы тут был тарарам…
Он сел на стул и подозрительно покосился на меня.
— А это не он ей присоветовал?
Дукин выразительно потряс ногой. Я с трудом подавил смех и сказал:
— Нет, не он.
— Характер у меня, понимаешь, поддающийся, пожаловался Дукин. — От жены ушел, а от мамаши не могу. Да и некуда уйти-то. — Он поскреб лысину в раздумье и облизал губы. — А может, ты сходишь, а? И надо-то всего чуток. Для взаимного уважения, понимаешь? Тут оно все рядом, на нашей Дворянской.
— На Дворянской?
— Ну… Это сейчас она имени 8 Марта. А до революции тут дворяне проживали, понимаешь? Так ты сходи, друг. Брульяшку перешагнешь — тут тебе и есть все.
— Погоди, Дукин, — отмахнулся я от заманчивого предложения. — Путаешь ты что-то. Дворянская в центре была.
— Ну, — буркнул он. — И эту Дворянской звали. Нищие дворяне жили, понимаешь?
Дурачком, наверное, показался я Дукину. Ведь в любом представителе мужской половины человечества видел он прежде всего собутыльника. Философия Дукина сводилась к примитиву: все хотят выпить, да не у всех деньги есть. А если у тебя в данный момент нет ни денег, ни штанов, надев которые можно удрать от мамаши, и если к тебе пришел человек в штанах и, видимо, при деньгах, — так не все ли равно, кто он такой, этот человек. А с этим ты уже однажды просветлял мозги пивком. Так, может, он тебя и сейчас выручит — и сбегает, и принесет, и угостит. Все хотят выпить, да не у всех деньги есть. И Дукин с эгоизмом пьяницы агитировал меня и никак не мог взять в толк, почему я не спешу в магазин, который тут, близехонько, только Брульяшку перешагнуть, почему я вместо этого вдруг заинтересовался какими-то нищими дворянами, жившими Бог знает когда на улице 8 Марта, — не мог взять этого в толк Дукин. А я чувствовал себя рыболовом, который долго-долго сидел над омутом в ожидании клева, истомился, отчаялся и вдруг увидел — шевельнулся поплавок. И сразу все забылось — улетучилась вялость, подобрался рыболов, ничего не осталось для него в мире, кроме поплавка, косо уходящего в воду.
Во многих старых русских селениях можно услышать легенду о том, как, проезжая через город (посад, поселок, деревню), императрица Екатерина обронила ненароком в местный ручей некую ценную вещичку. Где камушек, где колечко, где табакерку. Если верить преданиям, сыпались из нее драгоценности, как горох из дырявого мешка, и так это всегда ловко выходило, что падали они из кареты не на твердую землю, а обязательно в ручьи. И тогда объявлялись водолазные работы особого назначения, которые, как правило, успеха не приносили. Аквалангов-то еще не было. Мелиораторов тоже. Поэтому вода в ручьях стояла высоко, не каждому удавалось до дна достать. А матушка-царица на следующем перегоне, может, от расстройства снова что-нибудь в воду роняла. В Заозерске у нее с подола скатился бриллиант. Однако тут местные эпроновцы не ударили в грязь лицом, выловили камень. И в честь этого события был переименован ручей — окрестили его Брильянтовым. Но так как слово оказалось трудным для произношения, то с годами оно видоизменилось. И стал ручей называться Брульяшкой. А местных эпроновцев благодарная царица повелела возвести во дворянство. Всех поголовно.
Да, шевельнулся поплавок, пошел в глубину. И хоть не знал я, что там, внизу, но уверен был — не коряга, на которую течением нанесло крючок.
Нищие дворяне… Не посадские мужички, возведенные растеряхой-императрицей в дворян-однодворцев, не эпроновцы, добывшие камушек со дна Брульяшки… Обнищавшие дворяне жили тут, отторгнутые от «общества», выброшенные за борт. В насмешку, видно, назвал народ эту улицу Дворянской. Официально же именовалась она Песчаной слободой. Так и писалось везде — Песчаная слобода.
Сказочку рассказал мне Дукин. Но пока рассказывал он ее, думал я не о царицыных драгоценностях. И не о дворянах даже. О старике Бакуеве думал я. Говорил мне Наумов, что в бакуевской папочке лежал план Заозерска, старинный план. С ним сверял свои маршруты по городу одержимый кладоискатель. И была помечена на том плане красной карандашной чертой Дворянская улица. Дворянская, да не та.
А вот Астахов на ту угадал…
— Давно здесь твоя мамаша живет, Дукин?
— Сам спроси, — посоветовал Дукин, шаркая тапочкой по полу. На длинном унылом лице его стыла безнадежность. Стал понимать Дукин, что поход через Брульяшку, видать, нынче не состоится.