Клады Хрусталь-горы

Власова Серафима Константиновна

Не сробел парень, рассказал он все про себя. Как мается в горах, чего ищет и чего не нашел. Про царский наказ вспомнил — найти стряпуху, которая бы испекла серебряные и золотые перепечи, а о простых не может быть и речи. Каждая добрая хозяйка сумеет испечь пирог. Говорил Корней девице, а сам потихоньку любовался ею. Да и как было не любоваться Степанидушкой (так девушку звали).

Собою видная, с русою косой — одним словом, Степанидушка была такой, про которых люди говорили: «Перед диким зверем — не опнется, перед недобрым человеком — не опустит

головы…»

Слушала девица парня, и по ее глазам было видно, что все она знает о нем, только виду не показывает, вроде как примечает, верен ли на слове он аль брехун и пустомеля.

— Привязанному кречету не летать в поднебесье, — говорил Корней печально: — На плаху голову сложить придется, коли не найду стряпуху — ни воли, ни счастья не знавать.

— А ты вперед смерти не умирай, — ответила девица. — Лучше садись к столу на залавок да отведай-ка моих пирогов. Хоть в них и тестечко простое — аржаное, начинка тоже своя, в речке пойманная братом. Вот отведаешь всего, тогда и думать будем, как быть, куда податься?

Немало с голодухи умял пирогов Корней, выпил молока, ну, а когда Степанидушка из голбчика достала берестяной жбан с медовухой да чарочку Корнею подала, разморило вовсе парня — как сидел за столом, тут же и уснул.

Спит Корней, а сквозь сон слышит, как его Степанидушка зовет.

— Пожалела я тебя, молодца, зная и ведая о том, что не жить тебе — красоте мужской, силе и разуму богатырскому, ежели не выполнишь наказа царского. Пойдем со мной. Помогу я тебе. Встань, проснись. Пойдешь ты со мной туда, куда сроду не хаживал, оттого что все пути туда человеку заказаны… — сказала и к двери подалась, за ней поспешил Корней.

Пошли они в дремучий лес, в самую глухомань, в урему. Шла Степанидушка и говорила парню:

— Веду я тебя в чужо племя, не пужайся, что не по-нашему там говорят. Вера-то у нас с ними разна, а жизнь да горе-то одинаковы. И у них царь, только не ваш, а так же в неволе люд держит. Вот потому мы с ними часто по одной тропке и ходим, нечего нам с ними делить.

И вот вышли они на широкую елань. Глянул Корней кругом и ахнул. Посередке елани увидал избу большую, из кондовых сосен срубленную. И такой от избы свет шел, что хоть и вечерело уж, а изба будто вся светится.

Приказала девушка Корнею отойти в сторонку, подождать малость. Сама в избу пошла.

Долго стоял Корней, поджидаючи Степанидушку. Уж сумерки понизу поползли, когда она вышла из избы, и не одна, а со старухой, древней, как вековая ель, покрытая мохом.

— Вот, удалец-молодец, тебе и стряпуха отменная. Любые перепечи печет, только не хвали, как увидишь их, не любит она такого. Поклонился старухе Корней. Пробормотала в ответ старуха чего-то и пошла обратно в избу. За ней Степанидушка с Корнеем поспешили.

Как зашел парень в избу, пуще прежнего удивился: посередке избы три печки стояли. Одна золотая, другая серебряная, а третья из белого камня сложенная. Возле каждой печки по столу и залавку. На каждом столе по квашенке.

Подошла старуха к

золотой печи и принялась стряпать из золотой квашни. Степанидушка ей помогала. Посадила старуха пироги с начинкой из калины в золотую печь и пошла к серебряной. Там она положила в пироги спелой малины, в простой же пирог молотой черемухи. Испеклись пироги-перепечи. Вынула их старуха и подала Степанидушке.

Из золотой печи — пироги золотые — с рассыпным золотом получились, из серебряной — пироги с мелким серебром, а из простой печи — румяный пирожок с черемушной начинкой…

Положила девушка перепечи-пироги на поднос разрисованный и Корнею подала.

— Как же я, девушка, их на подносе царю повезу?

— А я сейчас обернусь, подожди немного, — сказала Степанидушка и живо откуда-то туесок принесла. Перепечи в него сложила — золотые под низ, простые сверху и сказала: — Вот молодец — краса мужская, смелость богатырская, бери от меня и от баушки подарение и помни, что все руками человеческими делается, лишь бы было на то хотение.

Взял Корней туесок и по древнему обычаю обнял девушку, в трепетные губы ее поцеловал и к старухе оборотился. Тоже обнял, как мать родную… Хотел было сесть на коня и домой поскакать — глянул кругом, а ни избы, ни Степанидушки, ни древней бабки как не бывало, а сам он сидит у сосны. Кругом ни души, только лес дремучий кругом да река под горою шумит, камни перебирает… В темноте ничего не видать, ночь все скрыла.

Присмотрелся Корней к лесу, а он стена стеной, хоть коли глаз. И вдруг почуял, что у него на коленях туесок, тот самый, что только в руках у Степанидушки видел. Пошарил он в туеске и учуял, что перепечи на месте.

— Что за диво такое? Видать, крепко я спал, Степанидушка все пироги мне положила…

Терялся в догадках Корней, а еще пуще удивился, когда увидал, как месяц на небе, разорвав тучи, на землю взглянул. Обрадовался Корней, поглядел на коня, спокойно стоявшего у ворот, поглядел на дом и обрадовался — на крыльце Степанидушку увидал. Стояла она — лунным светом изукрашенная. Нежная такая, словно ранний цвет люб-травы…

Какое мужское сердце может выдюжить при виде красоты такой?

Не выдюжило оно и у Корнея. Живо соскочил с земли, подбежал к Степанидушке и, конечно, разговор завели. До утренней зори чистым ручьем журчали девичьи слова для Корнея. Все вызнал он про сиротскую долю Степанидушки и как нелегко девушке живется у чужих людей.

Одним словом, не зря и говорится, что сказка ведь не быль, и чего не было, — в сказке есть, а потому, не мешкая долго, сел Корней на коня и не один, а с невестой — дорогой найденной, поскакал домой, а через три дня и три ночи был уж у дворца Семигора… Вернулись и остальные парни, перехитрив бесенят. Привезли они цветок с диковинного куста, что только одну ночь цветет. Вечером распустились его листочки, а утром окаменели и в алмазную розу превратились. От радости Семигор ликовал, бороденкой тряс, а сыновья его и того больше о победе над шайтаном кричали…