Кланы Америки. Опыт геополитической оперативной аналитики
Шрифт:
После этого в сознание мэйнстримных экспертов вплывает некое смутное беспокойство: «теория непричастности» как-то уже не долбится. Господин Демиденко, в очередной раз приписав суррогатные революции в Магрибе странам Залива, через пять минут ненароком выпаливает в эфир: «Правящие круги этих стран (Саудовской Аравии и Катара) давно являются частью западных элит».
Получается, что хвост вертит собакой: принцы проектируют революции, а затем по их команде появляются гарвардские мальчики, вооруженные Facebook и Twitter. Но даже такой инверсный ракурс – уже прогресс: согласились-таки, что собака и хвост – единое целое.
Еще один большой прогресс телеэфира –
Но только лишь гостелеканал – лучше поздно, чем никогда – рассказал об устройстве катарской абсолютной монархии и ее военно-стратегическом значении, как ее глава, в 1995 году свергнувший собственного папу, сам оказался смещенным с трона, хотя и внешне бесконфликтным способом.
Вот тут-то и всплыли самые интересные подробности – в форме, само собой, аудиопленок, озвученных неназванными правдолюбцами. На этих пленках эмир Хамад бен Халифа изрекает следующее: «Саудовский режим неизбежно падет от руки Катара, в один прекрасный день Катар войдет в Эль-Катиф и Восточную провинцию, расколет Саудовскую Аравию, и ее армия ничего не сможет сделать. Катар пользуется большими привилегиями, чем Саудовская Аравия, американские базы переносятся на нашу территорию. Нам удалось постепенно разрушить саудовскую монополию и навязать свое господство в арабском регионе. Мы активно работаем над тем, чтобы нанести экономическое и политическое поражение Эр-Рияду, а народная революция там близка как никогда».
О том, сколь далеко простираются амбиции властителя карликового государства, помыслить было трудно. Но нельзя сказать, чтобы у обозревателей не было оснований догадаться, что две монархии Персидского залива категорически не друзья, а, напротив, конкуренты на всем пространстве влияния – от Сирии до Мали, от Франции до Турции. Для автора этих строк первым поводом для такой догадки было не покушение на принца Бандара, не дрязги между Биллом Клинтоном и Бараком Обамой (первый назвал второго тряпкой и размазней за неспособность решить сирийский вопрос) и даже не появление в Египте откуда ни возьмись салафитской партии как конкурента «Братьев-Мусульман», а само по себе категорическое различие между ихванизмом (наследием рационализма) и ваххабизмом (наоборот, буквалистским исламом).
Но отечественный медиа-мэйнстрим этого различия категорически не признавал, совершенно при этом не смущаясь собственной неспособности мало-мальски связно объяснить даже сюжеты, считающиеся самыми актуальными – например, о том, кто с кем воюет в Сирии. А дипломатия России, пользующаяся услугами того же узкого круга неизвестно кем и почему патентованных советчиков, бессмысленно суетилась в это время между так называемых двух треков в Дамаске.
Премьер-министр страны 21 марта на встрече с мировой прессой недоумевал, почему это «без предупреждения» конфискуются вклады на Кипре, и никто не трогает Вирджинских островов. Ровно через десять дней Guardian вывесила простыню бенефициаров Вирджинских островов с супругой вице-премьера и двумя топ-менеджерами «Газпрома». Отчего же у второго лица в государстве такое убогое аналитическое обеспечение? Оттого, что это обеспечение принимает на веру то, что сообщают Reuters и Bloomberg, Братерский или Сатановский, а любая отклоняющаяся или просто требующая интеллектуальных усилий гипотеза считается домыслом и теорией заговора.
У конспирологии плохая репутация по двум причинам – субъективной и объективной. Субъективная причина состоит в том, что предмет исследования не всегда хочет, чтобы его исследовали, особенно если результат может изменить отношение к этому субъекту не в лучшую сторону. Поэтому, например, участники непубличной встречи на острове Джекилл, где была изобретено новое, негосударственное устройство центрального банка США – Федеральная резервная система, с 1910 по 1935 год, то есть четверть века, не афишировали сам ее факт. Додумывать приходилось конспирологам. И нельзя сказать, что Энтони Саттон существенно ошибся в своем описании сговора (conspiracy) крупнейших банковских домов.
Только сейчас бывшие коллеги президента Линдона Джонсона признались, что он был заинтересован в убийстве Джона Кеннеди. Для добросовестных конспирологов эта заинтересованность давно была самоочевидной – несмотря на чудовищное нагромождение самых витиеватых версий, указывающих в другую степь, в диапазоне от КГБ до «Ку-клукс-клана».
Объективная причина плохой репутации конспирологии – наличие внушительной (по объему своей продукции) литературы, от псевдодокументальной до чисто художественной, которая занимается теми же секретами текущей и недавней истории, но ставит перед собой недобросовестную цель – не демифологизировать действующих лиц и сами их действия, а, напротив, мифологизировать. Такую литературу легко распознать и по ее месседжам и по сопровождению текстов. Квинтэссенция месседжа такой литературы состоит в том, что с темными силами, стоящими за реальной политикой, принципиально ничего сделать нельзя: они всемогущи, монолитны, сделаны из другого теста, а не как обычные люди (например, имеют голубую кровь, доставшуюся от предков с Сириуса и др.), и единственное, что себе может позволить читатель – это их бояться и следовательно, уважать. Особенности схематического сопровождения таких текстов состоят в обилии криволинейных конструкций, наиболее типично – не связанных между собой, но очень правильных геометрических фигур или спиралей, разворачивающихся или сворачивающихся неизвестно куда. Одного взгляда на такие иллюстрации достаточно, чтобы догадаться: ответа на свои вопросы вы в этой книге не найдете, а реальность после ее прочтения покажется: а) еще более запутанной, б) неизменной и непоправимой.
Однако вполне возможно отделить мух от котлет, уточнив понятийный аппарат. Наука о непубличных процессах – тяжелый труд построения и проверки гипотез, на которые политолог (то есть историк текущего времени) имеет не меньшее право, как и любой другой исследователь. Мифология – это либо разновидность развлечения (pastime), либо псевдонаука, служащая сокрытию, а не раскрытию изучаемых процессов (concoction). В обоих случаях изготовление мифологических продуктов требует меньшего труда, чем добросовестное исследование, и на практике всегда лучше оплачивается. Разница примерно такая же, как между изобретением лекарства от болезни и штамповкой «средств, не являющимся лекарством», которые применяются на самом деле не для лечения, а для того, чтобы потребитель поверил, что серьезно болен.
Конец ознакомительного фрагмента.