Шрифт:
Всю зиму, каждую неделю по вторникам профессор английской литературы Стюарт Трис, покинув университет, отправлялся исполнять свою миссию: он вел вечерние занятия в Учебном центре для взрослых, огромном, покрытом копотью здании, расположенном, в отличие от университета, не на городской окраине, а в самом центре этого провинциального города. Построено оно было в подражание готическому стилю, с башнями из красного кирпича и стрельчатыми окнами; в классы, забитые до отказа реликвиями викторианской эпохи, стекались наиболее неспокойные жители района: каждый вечер его порог переступали поборники вегетарианства, мрачные проповедники Апокалипсиса, закаленные участники движения протеста с отпечатками Трафальгарской площади на джинсах, одержимые мыслью о святом долге молодые учителя и надеющиеся получить облегчение в результате освоения техники быстрого чтения секретарши. На сей раз, когда Трис, пристроив на багажнике сумку с книгами, взгромоздился на свой мопед и по
Заглянув в холл, он обнаружил там камин, свежий номер «Нью-Стейтсмена» [*Литературно-политический еженедельник] и пожилую даму в шляпе, одну из студенток его группы, занимавшейся вопросами современной поэзии.
— Какую приятную книгу можно подарить на рождество, профессор? — спросила она, отрываясь от вязания. Вы уж знаете все о книгах.
— О, я никогда не читаю приятных книг, ответил Трис, — только скверные. А не будет это вернее — дать денег на книгу?
— Ах боже, — сказала пожилая дама и, убрав вязание, проследовала за ним по коридору в комнату, где собиралась его группа, — по-моему, это так безвкусно и безлично. Я дарю книги, потому что в них чувствуется личность. Поэтому я и сюда хожу.
— Верно, — сказал Трис, входя в комнату, где стоял только длинный стол, да не отличавшиеся удобством стулья. Они явились первыми. На доске со вчерашнего дня сохранилось изображение, представлявшее, как с некоторым опозданием догадался Трис, женские половые органы; он принялся стирать с доски, класс начал заполняться, все рассаживались по местам. В группе было человек пятнадцать: толстые матроны, которые вели счет пуловерам Триса и беспокоились о нем, маленькие мужчины с усиками, торговцы мебелью, автобусные контролеры, владельцы газетных киосков; две монахини, несколько бородачей из местной богемы, куривших в соответствии с модой этого радикального времени черные сигареты, и лысоватый, неизменно кивающий в знак согласия головой и улыбающийся Луис Бейтс, странный человек, один из университетских студентов Триса. Группа, которую ему предстояло зажечь, собралась; он обернулся к классу и поздоровался.
— Как по-вашему, подойдет это для софы? — спросила одна милая дама, усаживаясь у стола и извлекая из хозяйственной сумки, которая была при ней, кусок яркой, цветастой декоративной ткани. Трис посмотрел на нее, послушно потрогав ее пальцами.
— Да, мне нравится, — ответил он.
— Слушайте-ка, а вы видели в воскресенье рецензию этого черта Коннолли?[*Известный критик] — поинтересовался один из представителей богемы. — Я им про нее написал. В который раз.
Человек, владевший ныне книжной лавкой, но упорно по старинке именовавший себя каменщиком — в группе он был «рабочим» — начал продавать номера маленького литературного журнала «Хулиган», который издается в Лидском Университете. Придвинув стулья к длинному столу, все расселись вокруг и стали ждать, что будет дальше.
— Все в сборе? — спросил Трис, усаживаясь во главе стола. Староста группы расставляла в списке галочки.
— Нет мистера Смарта, — сказала одна из пожилых дам. — Я думаю, для него погода слишком холодная.
— Да, наверняка, — сказала староста. — Но он упорный, он исправит посещаемость. Он только не переносит холодов.
— Ну ладно, — сказал Трис, — пора начинать. Сегодня я хочу закончить вовремя.
— Значит идете куда-то, профессор Трис? — спросила одна из дам.
— Да, я иду в гости.
— Чудесно, — сказала дама. — Когда дети были маленькие, — промолвила одна из домохозяек, — мы устраивали дивные праздники, — воздушные шары, пряничные фигурки, все, все.
— Доктор Макэлви устраивал вечера для группы, — вставил один из студентов, сотрудник страхового агентства. — Когда мы собирались перед рождеством, он притаскивал целый воз булочек. Каждый что-нибудь приносил, пирожные там и всякое такое.
— Конечно, мы не должны забывать, что профессор Трис не женат, как доктор Макэлви, — сказала одна из домохозяек. — У него была такая хорошенькая жена. Она часто приходила и выступала.
Тень доктора Макэлви, предшественника Триса, постоянно витала над классом. Работал он еще со времен Рабочей ассоциации просвещения и был стойким поборником культуры рабочего класса и анализа газетных объявлений. Домохозяйки из среднего класса находили его восхитительным. Теперь его перевели в какие-то высшие сферы, и он вел занятия по гуманитарным дисциплинам в колледже усовершенствованной технологии; хотя они никогда не встречались, Трис знал о нем все. Знал, какие галстуки он носит и как всегда терял ключи от шкафчика с книгами, как ненавидит Джеймса [*Генри Джеймс (1843–1916 — американский романист] и Пруста [*Марсель Пруст (1871–1922) — французский романист] и как они вечно сцеплялись с мистером Смартом из-за Первой мировой войны. Некоторые помнили даже предшественников Макэлви. Трису казалось, что все они страдают одной и той же болезнью: их не устраивало одно мнение — им необходимо было и другое, и третье. И вот они из года в год приходили сюда, чтобы сравнить Д.Г. Лоуренса Макэлви и Поттера с Д.Г. Лоуренсом Триса, с удовольствием отмечая совпадения и недоверчиво встречая любые расхождения, возводя гигантские построения вокруг единственной книги, которую они перечитывали снова и снова. Случалось, Трис спрашивал себя, зачем они приходят сюда на самом деле. Одна за другой пролетали недели, и у него закралось подозрение, что в сущности им непонятно то, что он хотел им сказать, когда толковал про «Четыре квартета», [*Самая, пожалуй, известная поэма Т.С.Элиота (1888–1965), английского поэта американского происхождения] жонглируя тонкостями различных интерпретаций и вычленяя несколько стадий визионерского видения. Странно было то, что ни один не перестал посещать занятий, кроме одного отъявленного прогульщика, возражавшего против включения Элиота в программу по политическим мотивам — в группе его недолюбливали. С другой стороны, то, что говорили они, как будто не имело никакого отношения к тому, что говорил он. Зачастую казалось, что, сидя с трех сторон этого длинного стола, они в промежутках между его рассуждениями понемногу давали ход собственным мыслям.
Стюарт Трис веровал в просвещение; несмотря ни на что он был убежден в его великой полезности. Но когда он приходил сюда после университета, его мучила какая-то тревога, уверенность исчезала. Дело было, разумеется, ясное: единственный, кто поспевал за ним, это Луис Бейтс. Бейтс был одним из его университетских студентов-новичков, чудаковатый и упрямый первокурсник, он был постарше своих сокурсников. Трису иногда действительно казалось, (а также, думал он, и Бэйтсу), что он был единственный первокурсник в университете. Основательница секты христианской науки миссис Мэри Бейкер Эдди предупредила как-то своих последователей, что им воспрещается осаждать ее дом и дорожку, ведущую к дому; Трис чувствовал, что необходимо внушить это и Бейтсу. Ибо Бейтс преследовал его с поразительным упорством, возникая в самых неожиданных местах: на встречах иностранных студентов во время уикэнда, на коктейлях преподавательского состава, в книжной лавке, на пороге жилищ многих факультетских сотрудников. Когда он появился на первом занятии этой группы, Трис сказал Бейтсу, что у него хватает работы и по университетскому курсу, без занятий учебного курса для взрослых. «Ну, — ответил Бейтс, задумчиво облизывая губы, — мне кажется, в курсе на диплом с отличием мы не уделяем должного внимания современным писателям, которые, как бы то ни было, переводят современный опыт — а для нас это первичный опыт — на язык литературы. Это просто одно из моих убеждений». Трис вынужден был признать известную справедливость этих слов, так что Бейтс внес плату за обучение и стал посещать занятия, неделя за неделей с серьезным видом просиживая часы, одобрительно кивая головой с высоким лбом при наиболее удачных наблюдениях и злясь на своих более слабых собратьев. Остальная часть группы не вполне разделяла его взгляды относительно первичного опыта. Им было интересно, но впечатление создавалось такое, словно писатели скорее раздражали их, а критики — и того больше, и, хотя они с уважением относились ко всему, что говорил Трис, ему временами казалось, что уважали они его главным образом за две вещи: за то, что свою чашку чая — его подавали ровно в середине двухчасового занятия — он получал бесплатно, тогда как остальные платили по четыре пенса, и за то, что он действительно мог зарабатывать на жизнь подобным делом.
В результате такого анализа группы, на последних занятиях Трис несколько изменил свою методику. Вместо того, чтобы работать с каким-нибудь из крупнейших произведений, анализируя его строка за строкой, академически ссылаясь на Донна [*Джон Донн (1573–1631) — английский поэт] и Джесси Уэстон [*Джесси Уэстон (1870–1928) — автор научных комментариев о мифе короля Артура], он обуздал ученый пыл и попытался прибегнуть к тому, что не без претензии называл сократическим методом. Означало это то, что он читал в классе стихотворения или отрывки из прозаических произведений, а потом задавал вопросы. Сегодня он начал со стихотворения Одена [*У.Х.Оден (1907–1973) — английский поэт] «Пройтись я как-то вышел». Вытащив из портфеля рулон отпечатанных на ротапринте копий стихотворения, он пододвинул их к сидевшим ближе к нему студентам.
— Передайте их, пожалуйста, по всему столу, — попросил он.
Поднялась возня: все хватали листки и в зачарованном оцепенении разглядывали их; они неизменно извлекали максимум удовольствия из учебных пособий, а когда он писал на доске такие слова, как «свободный стих», по классу проносился ропот благоговейного восторга.
— Хотите, чтобы я прочел это вслух? — спросил он.
— Да, — ответила сидевшая ближе к нему домохозяйка, — а я буду делать разметку карандашом.
— Я ведь раздал вам этот текст на прошлой неделе, не так ли? — спросил Трис.