Классика, после и рядом
Шрифт:
Проблематика зрелища, зрительской игры очень занимала Леваду в связи с общемировыми процессами утверждения массовой культуры в качестве всеобщей, но также с первыми проявлениями массового общества, массы в Советском Союзе первых лет перестройки, с одной стороны, и в связи с феноменом «зрительской» или «телевизионной демократии» в позднейшей России, с другой. В подобном феномене чисто зрительского, телевизионного участия в социальной и политической жизни Левада видел новый тип социальной активности, важный для современных обществ, «особый вид социальной игры – одно из главных достижений ХХ века, вероятно, сопоставимое по значению с открытиями рисунка и письменности, не говоря уже о театре, спорте и прочем» (МП, 313).
В этом смысле, маловразумительные и бесплодные дискуссии о «материальной» или «духовной», «высокой» или «низкой» культуре и т.п. Левада относил к «архаическим» фазам и зачаточным формам рефлексии над культурой 305 . Вести их всерьез и продолжать в сегодняшней ситуации он считал занятием абсолютно непродуктивным 306 . Для него это были ритуалы
305
«На более зрелых этапах развития социологического анализа культуры возникает проблема разработки адекватных методологических средств изучения собственно культурных структур и процессов» (СС, 98; курсив мой. — Б.Д.). Далее в качестве «обнадеживающего» примера Левада приводит отечественные разработки начала 1980-х гг. по «теоретической социологии литературы» (там же) и отсылает к сборнику «Проблемы социологии литературы за рубежом» (М.: ИНИОН, 1983).
306
Теоретически несамостоятельной считал Левада и распространившуюся в 1970-х гг., отчасти под влиянием структурализма и семиотики, трактовку культуры как системы – «невольный продукт реификации (овеществления) инструментов исследования», – замечал Левада и продолжал: «Ни эмпирические, ни методологические соображения не позволяют приписать онтологический статус реальной, то есть функционирующей, “работающей”, системы чему-либо иному, кроме организмов и организаций (“организованностей”) различного порядка, обладающих определенными механизмами функциональной связи, реальными носителями таких связей и т.д.» (СС, 90). С другой стороны, понятие «культурных потребностей» («общественно-необходимых потребностей»), внедрившееся в тогдашнюю практику управления культурой и ведомственный жаргон обслуживавших эту сферу групп специалистов-социологов, Левада расценивал как экономизацию представлений о социальном действии и культуре, начальственную «редукцию сложности», которая отрицает и исключает принципиальную избыточность (по выражению Левады, «сверхнеобходимость») образцов культуры, неотменимость, равно как и непредрешенность, личного выбора субъекта из этого многообразия. Эти полемические контексты авторской мысли, которые по обстоятельствам времени невозможно было тогда представить в открытом и полном виде (критика семиотики была бы немедленно апроприирована официозом), необходимо понимать и учитывать: разработка теории – такое же социальное действие (взаимодействие).
6
Существенное развитие и корректировку тема преемственности и перемен, источников и механизмов изменения, форм институционализации ценностей и идей развития получила во второй половине 1980-х гг., в контексте социально-политических трансформаций, начатых в стране по инициативе М.С. Горбачева и его сподвижников. В этих общественных условиях Левада в 1988 – 1989 гг. обратился к понятию «социального перелома» или, как он еще его называл, «аваланша» 307 . Тем самым он не только зафиксировал первые крупномасштабные сдвиги в советском социуме («всеобщее отрицание прежнего»), но и предложил видение их как динамической структуры со своей логикой, составными моментами, множественными параметрами и разновременно действующими факторами, включая инициирующие стимулы различной мощности и скорости действия (проблемы лидерства и поддержки, роль «интеллигенции» 308 ) и силы общественного торможения – среди таковых, в частности, он выделил «бюрократию» 309 .
307
Динамика социального перелома: возможности анализа (СС, 159 – 176).
308
См.: Левада Ю.А. Проблема интеллигенции в современной России // Куда идет Россия?..: Альтернативы общественного развития. М.: Интерпракс, 1994. С. 208 – 214.
309
Бюрократизм и бюрократия: необходимость уточнений (СС, 136 – 155).
Применительно к интеллигенции Левада не разделял иллюзий, распространенных среди образованного слоя в советские и постсоветские времена. Реальное существование интеллигенции для него закончилось в 1920-х гг., далее начался «фантомный период» (СС, 157), когда группа утратила идентичность, сохранив (или присвоив ей не принадлежащее) имя. В данном контексте Левада подчеркивал маргинальное положение диссидентства и любых других форм противостояния власти и официозу в советское время – в любом случае подавляющее большинство тех, кто относил себя к интеллигенции, приняли адаптивную тактику обслуживания власти и заданных ею форм коллективного существования.
Так или иначе, в настоящее время хранение, поддержание и распространение культуры все больше становится функцией больших, анонимно действующих институциональных систем, с которыми не связывается ничего личного, героического, даже просто образцового. К тому же в постсоветских условиях эти системы, базировавшиеся на печатных текстах и нормах письменной культуры (от школ до библиотек), переживают глубочайший распад, а связывавшие себя с ними образованные слои утрачивают престиж и авторитетность. Характерна ничтожная привлекательность роли учителя в качестве будущей профессии для нынешней российской молодежи и поколения ее родителей. Соответственно, наиболее остро это ощущают именно вчерашние претенденты на роль культурной элиты: их культурная монополия и обосновывавшая ее государственная поддержка радикально сократились.
Преобладающая же часть населения Россия перешла к регулярному просмотру телевизора по 3 – 4 часа ежедневно (и по 4 – 5 часов в выходные дни). Телевидению в России доверяют больше, чем другим современным социальным институтам, в особенности – институтам, новым для российского обихода (партии, законодательная и исполнительная власть, профсоюзы, добровольные общественные объединения). На него, его каналы, фигуры ведущих столь же часто брюзжат, как и на все остальное, но при этом, что характерно, продолжают регулярно и подолгу смотреть на экран. Телесмотрение выступает формой символической интеграции распадающегося сообщества россиян в воображаемое целое – некое «общество телезрителей» 310 . Перед нами именно тот случай, который Левада много лет назад описывал исключительно как теоретическую модель: символический посредник превращается в «границу действия», так что действие «тем самым приобретает черты специфически символического (игра, ритуал)» (СС, 70).
310
Подробнее см.: Гудков Л., Дубин Б. Общество телезрителей: массы и массовые коммуникации в России конца 90-х годов // Мониторинг общественного мнения. 2001. № 2. С. 31 – 45; Дубин Б. Масс-медиа и коммуникативный мир жителей России: пластическая хирургия социальной реальности // Вестник общественного мнения. 2006. № 3. С. 33 – 46.
Отсюда исследовательский интерес Левады к среднему человеку (согласному быть «как все») и к массовой культуре, отвечающей этим его настроениям и «средним» же вкусам. Левада подчеркивал простоту образцов массовой культуры. В основном символы, транслируемые массовыми каналами коммуникации, относятся к разделению на «своих» и «чужих», «высших» и «низших». Примитивность подобных образцов и поддерживаемых с их помощью социальных размежеваний самым прямым образом определяет их устойчивость и эффективность (усвояемость). Если на протяжении 1990-х гг. такими символами стали лозунги, противопоставлявшие прошлое и настоящее (власть и ее демократическое окружение против коммунистов и мобилизуемой ими пассивной массы), то к концу десятилетия и особенно в новом столетии на авансцену выдвинулись символы стабильности и единства внутри страны, а риторические фигуры противостояния были перенесены на «враждебное окружение» России от стран Балтии до США. Соответственно, в работе огосударствленных медиа, цензурируемых как извне, так и изнутри, сегодня опять наблюдаются попытки придать актуальность идеям «особого пути» России и некий позитивный, ей одной ведомый смысл – все большей исключенности страны из общего мирового порядка (статья «Человек советский как человек “особенный”» – ИЧ, 312 – 321).
Для Юрия Левады все это определяло социологическую значимость проблематики «человека» – «обыкновенного», «среднего человека» с его лукавством и самоограничением, недовольством и ностальгией, двоемыслием и недоверчивостью, заставляло сосредоточиваться на исследовании механизмов репродукции этого человеческого типа при очевидной невоспроизводимости репрессивно-тоталитарного порядка, который сформировал эту социально-антропологическую модель, и на изучении адаптивных по своим установкам «элит», этот порядок поддерживавших. В этом, как представляется, смысл еще одного, совсем недавнего обращения Ю.А. Левады к категориям элиты и массы в развернутой и принципиальной статье, ставшей для автора последней 311 .
311
«Элитарные структуры в постсоветской ситуации» – первая глава коллективной монографии: Гудков Л., Дубин Б., Левада Ю. Проблема «элиты» в сегодняшней России. М.: Фонд «Либеральная миссия», 2007.
2007
БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА 312
Идея «классики» и ее социальные функции // Проблемы социологии литературы за рубежом: Сб. обзоров и рефератов. М., 1983. С. 40 – 82.
О «многоукладности» современной литературы // Знамя. 1999. № 1. С. 202 – 203.
Литературная культура сегодня: Социальные формы, знаковые фигуры, символические образцы // Знамя. 2002. № 12. С. 176 – 183.
К проблеме литературного канона в нынешней России // Zum Problem des literarischen Kanons im gegenwдertigen Russland // Literatur zwischen Macht und Marginalisierung. 5. Potsdamer Begegnungen. Berlin, 2003. S. 39 – 47 (на русском языке публикуется впервые).
312
Статья «Массовое признание и массовая культура» публикуется впервые. Большинство статей доработаны для настоящего издания, ряд из них дополнены более новыми статистическими и эмпирико-социологическими данными. В каждом отдельном случае эти изменения, иногда весьма объемные и существенные, не оговариваются.
Массовая словесность – национальная культура – формирование литературы как социального института // Популярная литература: Опыт культурного мифотворчества в Америке и в России. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2003. С. 9 – 16.
Классика, после и вместо: О границах и формах культурного авторитета // Классика и классики в социальном и гуманитарном познании. М.: Новое литературное обозрение, 2009. С. 437 – 451.
Двадцать лет на свободе // Знамя. 2006. № 6. С. 142 – 144.
О границах в культуре, их блюстителях и нарушителях, изобретателях и картографах // Неприкосновенный запас. 2007. № 4. С. 200 – 206.