Клеопатра (др. перевод)

Хаггард Генри Райдер

Между тем время шло, и с каждым днем у Клеопатры оставалось все меньше и меньше друзей, ибо в час беды друзья разлетаются быстрее, чем ласточки перед холодами. И все же она не отпускала Антония, хранила ему верность, потому что по-прежнему любила его, даже несмотря на то что, как мне известно, через одного своего освобожденного раба Тирея Октавиан пообещал ей, если она убьет или хотя бы выдаст ему живым Антония, он оставит ей и ее детям прежние владения. Но ее женское сердце (а сердце у нее все же еще оставалось) воспротивилось этому. Более того, мы с Хармионой всячески советовали ей не делать этого, ибо, если бы Антоний бежал или был убит, Клеопатра могла бы пережить надвигающуюся бурю и остаться царицей Египта. Однако это тяготило меня: Антоний

растерялся, был слаб, но он по-прежнему оставался довольно мужественным, отважным и великим человеком. К тому же в своем сердце я слышал отголоски его страданий и в его судьбе видел отражение собственной. Разве не схожи наши беды? Разве не одна и та же женщина лишила и его и меня империи, друзей, чести? Но в делах государства, в политических делах нет места состраданию, и оно не могло заставить меня сойти с пути возмездия, по которому мне высшими силами было предначертано пройти. Войска Октавиана приближались к Александрии. Уже пал Пелузий, и скоро должен был наступить конец. Донести эту весть царице и Антонию, которые в этот жаркий день почивали во дворце, где был фонтан, выпало Хармионе, и я пошел туда вместе с ней.

– Проснитесь! – вскричала она. – Проснитесь! Не время сейчас спать! Селевк сдал Пелузий Октавиану, армия которого движется на Александрию!

Антоний с проклятием вскочил с ложа и схватил Клеопатру за руку.

– Ты предала меня! Клянусь богами, предала! Ты ответишь за это! Теперь расплачивайся за свою измену! – И он поднял лежавший рядом меч.

– Остановись, опусти свой меч, Антоний! – закричала она. – Это неправда, зачем ты меня обвиняешь в измене, я ничего не знала об этом! – Она бросилась на него, обхватила руками шею и зарыдала. – Я ничего не знала, мой господин. Возьми жену Селевка и его малых детей, которых я удерживаю под стражей, и вымести зло на них. О Антоний, Антоний! Как ты можешь сомневаться во мне?

Антоний швырнул меч на мраморный пол, бросился на ложе, уткнулся лицом в покрывало и от безысходности горько застонал.

Но Хармиона улыбнулась, потому что это она тайно посоветовала Селевку – а он был ее другом – сдаться, сказав, что у Александрии боя не будет. Той же ночью Клеопатра собрала все свои несметные бесценные богатства – жемчуга, оставшиеся от сокровищ Менкаура изумруды, все золото, черное дерево, слоновую кость, корицу – и приказала перенести их в гранитный мавзолей, который она по египетской традиции построила для себя на скале близ храма божественной Исиды. Все эти богатства она обложила льном, чтобы сокровища можно было поджечь, – пусть все погибнет, лишь бы не попало в жадные руки Октавиана. С того времени она стала спать в этой гробнице, вдали от Антония, но день по-прежнему проводила с ним во дворце.

Через некоторое время, когда Октавиан со своим могучим войском уже пересек Канопский рукав Нила и был совсем недалеко от Александрии, Клеопатра призвала меня во дворец, и я отправился к ней. Я нашел ее в Алебастровом зале. Она была в парадном царском одеянии, в глазах горели дикие огоньки. Рядом с ее ложем стояли Ирас и Хармиона, а впереди – стражники. Мраморный пол зала был усеян мертвыми телами. Один лежащий на полу мужчина еще дышал.

– Приветствую тебя, Олимпий! – выкрикнула Клеопатра. – Такое зрелище должно радовать глаз лекаря: одни мертвые, другие умирают.

– Что ты делаешь, о царица? – в страхе произнес я.

– Ты спрашиваешь, что я делаю? Я сужу преступников и предателей, творю правосудие, Олимпий. И заодно узнаю, в каком обличье приходит смерть. Этим рабам я дала шесть разных видов яда и внимательно наблюдала за тем, как они действуют и что с ними происходило. Вот этот, – она кивнула на нубийца, – обезумел и стал бредить о своих родных пустынях и о матери. Он решил, что снова стал маленьким мальчиком – несчастный глупец! – и стал просить мать прижать его посильнее к груди и укрыть от тьмы, которая на него надвигалась. А этот грек стал кричать да так с криком и умер. А вот этот рыдал и до последнего дыхания молил

о пощаде, просил сжалиться над ним. Он умер, как трус. А этот египтянин – вон тот, который еще стонет – принял яд первым, причем, как мне говорили, самый сильный из ядов. Но этот раб так дорожит своей жизнью, что никак не расстанется с ней. Смотри, он еще пытается извергнуть из себя яд. Я дважды подавала ему чашу, а он все никак не напьется. Сколько же нужно, чтобы его убить? Несчастный глупец, разве ты не знаешь, что лишь в смерти можно найти покой? Перестань цепляться за жизнь, войди в царство покоя, – и как только она произнесла эти слова, несчастный вскрикнул и испустил дух.

– Ну вот! – воскликнула Клеопатра. – Наконец-то с этим фарсом покончено. Убрать этих рабов, которых я силой провела через разные ворота счастья! – Она хлопнула в ладоши. Когда тела унесли, она велела мне подойти ближе и сказала: – Олимпий, что бы ни предвещали твои звезды, я знаю, что конец уже не за горами. Октавиан победит, и нам с Антонием не жить, мы обречены. Однако, прежде чем будет сыграна эта земная драма, я должна найти способ уйти из жизни так, как подобает царице. Мне надо подготовиться. Вот для чего я устроила этот суд над злосчастными слугами. Я хочу своими глазами видеть действие этих ядов, агонию смерти, которая в скором времени ждет меня. Ни один из этих ядов мне не понравился: некоторые выворачивают душу жестокой болью, некоторые действуют слишком медленно. Но ты искусен в приготовлении смертельных зелий. Ты изготовишь для меня яд, который отнимет мою жизнь мгновенно и безболезненно.

И когда я услышал это, мое стиснутое горем сердце наполнилось ликованием, ибо я понял, что эта обреченная женщина падет от моей руки и что я свершу божественное правосудие.

– Слова, достойные царицы, о Клеопатра! – сказал я. – Смерть излечит твои недуги. Я приготовлю вино, ты выпьешь его, и Смерть тотчас же примет тебя в свои объятия, точно добрый друг, и увлечет в ласковое море сна, от которого ты в этом мире уже не проснешься. О царица, не страшись смерти! Смерть – это твоя надежда. Не страшись строгого суда богов, ибо я уверен, что твое сердце чисто и безгрешно!

Она содрогнулась.

– А если сердце не вполне чисто и не совсем безгрешно, скажи, о таинственный вещун, что ждет меня тогда? Нет, богов я не боюсь! Ибо, если боги Аменти мужчины, я и там буду царствовать. Однажды быв царицей в жизни, я всегда останусь царицей, даже после смерти.

Едва она произнесла эти слова, со стороны дворцовых ворот послышались громкий шум и радостные крики.

– Что там? – воскликнула она, вскакивая с ложа.

– Антоний! Антоний! – ширился крик. – Антоний победил!

Она стремительно развернулась и бросилась бежать так быстро, что ветер подхватил ее длинные волосы. Я медленно последовал за ней через большой зал и дворцовый сад к воротам. Там я увидел Антония, который в сверкающих римских доспехах проехал сквозь них, сияя торжествующей улыбкой. Увидев Клеопатру, он спрыгнул с лошади и как был, в боевом снаряжении, прижал к себе.

– Что? Рассказывай скорее! – воскликнула она. – Октавиан разбит?

– Нет, не совсем разбит, моя царица, но мы отбили его конницу и оттеснили к самому лагерю. Но какое начало, таким будет и конец. Не зря же говорят: «Куда голова, туда и хвост». Но это еще не все. Я послал Октавиану вызов на поединок, и если он примет его и встретится со мной один на один с оружием в руках, мир скоро узнает, кто сильнее – Антоний или Октавиан.

Его слова вызвали восторг, но среди криков ликования мы услышали:

– Посланец от Октавиана!

Гонец вошел, низко поклонившись, вручил Антонию послание и отступил. Клеопатра выхватила письмо из рук Антония, сорвала шелковую ленточку и прочитала вслух:

«Октавиан приветствует Антония.

Вот ответ на твой вызов: неужели Антоний не смог придумать лучшей смерти, чем от меча Октавиана? Прощай!»

Радостные крики смолкли.