Клеопатра
Шрифт:
Настало время исполнять составленный план. Мой дядя Сепа на время покинул храм в Анну, сославшись на расстроенное здоровье, и поселился в своем доме в Александрии, чтобы набраться сил, как он говорил, и подышать морским воздухом, полюбоваться чудесами великого музея и славой двора Клеопатры. Там я должен был присоединиться к нему, так как в самой Александрии положено было начало заговора. Согласно условию, как только меня потребовали, все было подготовлено, я собрался в путь и прошел в комнату моего отца, чтобы получить от него благословение. Старик сидел на своем обычном месте, его длинная белая борода лежала на каменном столе, в руке он держал связанные письма. Когда я вошел в комнату, мой отец встал с места и хотел встать на колени передо мной,
— Это не подобает тебе, отец! — сказал я.
— Нет, подобает, — ответил он, — подобает мне поклониться моему царю. Но пусть будет по-твоему! Итак, ты уезжаешь, Гармахис, благословение мое да будет с тобой! О сын мой! Пусть боги, которым я служу, даруют счастье моим старым глазам видеть тебя на троне!
Я много и упорно трудился, Гармахис, стараясь узнать тайну будущего, но вся моя мудрость не могла помочь мне. Это закрыто передо мной; иногда мое сердце слабеет. Но выслушай. Тебе предстоит опасность в образе женщины. Я давно знаю это, поэтому-то ты и был призван к почитанию божественной Изиды, которая запрещает своим избранникам всякую мысль о земной женщине, пока ей не угодно будет смягчить обет. О сын мой, я хотел бы, чтобы ты не был так красив и силен — ты красивее и сильнее всех мужей Египта, как и подобает царю! Но эта красота и сила может быть причиной твоего падения. Берегись, сын мой, чародеек Александрии, чтобы они, подобно червю, не вползли в твое сердце и не сглодали твоей тайны!
— Не бойся, отец, — отвечал я, нахмурившись, — моя мысль занята другим, я не думаю о пунцовых губах и смеющихся глазах!
— Это хорошо, — ответил он, — пусть будет так. А теперь прощай! Когда мы снова встретимся, быть может, в счастливый час, я приду из Абуфиса со всеми жреца ми Верхнего Египта поклониться фараону на его троне!
Он нежно обнял меня, и я ушел. Увы! Как мало я думал о том, как нам придется встретиться.
Итак, еще раз пришлось путешествовать мне по Нилу в качестве обыкновенного человека. Тем, кто любопытствовал относительно меня, отвечали, что я приемный сын великого жреца в Абуфисе, воспитанный им для службы жреца, что я отказался от служения богам и решил отправиться в Александрию попытать счастья. Кто не знал правды, тот полагал, что я действительно внук старой Атуи.
На десятую ночь, плывя по ветру, мы достигли могущественной Александрии, города тысячи сверкающих маяков: над городом господствовал белый Фарос, одно из чудес мира, от венца которого разливался свет, подобный солнечному, освещавший воду и указывавший путь морякам. Когда судно вошло в гавань и было тщательно привязано, так как наступила ночь, я сошел на берег и стоял, изумленный громадой домов, смущенный шумом и говором на разных языках. Казалось, все народы собрались сюда со всего мира и каждый говорил на языке своей страны. Пока я стоял, какой-то молодой человек подошел ко мне и, тронув меня за плечо, спросил, не из Абуфиса ли я и не зовут ли меня Гармахисом. Я ответил утвердительно. Тогда, склонившись ко мне, он прошептал мне на ухо тайный пароль и приказал двум невольникам взять мой багаж с корабля. Они исполнили приказание, расчистив себе путь через толпу носильщиков, пристававших со своими услугами. Я последовал за незнакомцем по набережной мимо бесчисленных винных лавок, где толпились всевозможного рода люди, попивая вино и любуясь пляской женщин, из которых одни были полуодеты, другие — совершенно нагие.
Мы прошли мимо освещенных домов, добрались до берега гавани и свернули направо вдоль широкой дороги, вымощенной камнем. По краям дороги стояли огромные дома с галереями, каких я никогда не видел. Мы повернули еще раз направо и очутились в менее шумной части города. Улицы были пустынны и тихи, только изредка оживляемые толпами гуляк. Мой путеводитель остановился у дома, выстроенного из белого камня. Мы вошли внутрь и, пройдя маленький дворик, очутились в освещенной комнате, где я нашел дядю Сепа. Он сильно обрадовался мне. Когда я помылся с дороги и поел,
Клеопатра рассердилась и поклялась, что она разрушит пирамиду, не оставит камня на камне и вырвет тайну из ее сердца, что это так же верно, как то, что она правит Египтом. Сепа опять засмеялся и ответил ей александрийской пословицей: "Горы переживают царей!" Она тоже засмеялась его удачному ответу и отпустила его. Затем дядя Сепа сказал мне, что завтра будет день рождения Клеопатры, также и мой, и что я увижу ее, так как она в одеянии священной Изиды отправится из своего дворца на Лохиа в Серапиум, чтобы принести жертву в храме ложного бога. А потом, прибавил он, надо будет поразмыслить, как мне проникнуть во дворец царицы. Я очень устал и пошел спать, но не мог уснуть в незнакомом месте, тревожимый шумом улицы и мыслью о завтрашнем дне.
Было еще темно, когда я встал, забрался по лестнице на кровлю дома и ждал. Вдруг, подобно стрелам, брызнули лучи солнца и осветили чудный беломраморный Фарос, свет которого померк и погас, словно лучи солнца убили его. Солнечный свет озарил дворец Лохиа, где покоилась Клеопатра и, словно алмазы, заблистали они на темной и холодной груди моря. Лучи побежали дальше, лобзая священный купол Сомы, под которым спит вечным сном Александр Македонский; заигрывая с высокими верхушками тысячи дворцов и храмов, с портиками великого музея, с горделивой гробницей, на которой высечено из слоновой кости изображение ложного бога Сераписа, и затерялись в огромном и мрачном Некрополисе.
Наступил день; целый поток света, победив мрак ночи, опрокинулся на землю, залил улицы и окутал Александрию пурпуром солнечных лучей, словно пышной царской мантией. Эфесский ветер подул с севера и разогнал туман в гавани, так что я увидел голубые воды, ласкающие тысячи кораблей. Я видел огромный мол Гептастадиум, видел сотни улиц, бесчисленные громады домов, неисчислимое богатство Александрии, возлегшей подобно царице между озером Мареотис и океаном и господствовавшей над ними. Я был поражен. "Так вот один из городов моего наследства! — думалось мне. — Да, он стоит борьбы!" Наглядевшись и насытив свое сердце видом всего этого великолепия, я помолился священной Изиде и сошел вниз. Внизу, в комнате, меня встретил дядя Сепа. Я сказал ему, что наблюдал восход солнца над Александрией.
— Так, — сказал он, посмотрев на меня из-под своих косматых бровей, — как же ты находишь Александрию?
— Это — настоящий город богов! — ответил я.
— О, это город адских богов, — сурово возразил он, — яма разврата, кипящий источник нечестия, дом лживой веры, исходящей из лживых сердец, я не оставил бы камня на камне от этого города, я желал бы, чтобы все его богатство лежало глубоко, под теми водами! Я хотел бы, чтобы чайки реяли над городом и ветер, не зараженный греческим дыханием, носился бы над его развалинами от океана до Мареотиса! О царственный Гармахис!
Берегись, чтобы роскошь и красота Александрии не отравили твоего сердца, потому что в этом смертоносном воздухе погибает вера и святая религия не может рас править своих небесных крыльев. Когда пробьет твой час, Гармахис, и ты будешь на троне, уничтожь этот про клятый город и по примеру отцов перенеси престол свой в белостенный Мемфис. Я говорю тебе, что Александрия — это пышные ворота разрушения для всего Египта, и, пока она существует, все земные народы будут приходить в нее, чтобы грабить страну, все лживые религии будут гнездиться в ней, подготовляя гибель египетских богов!