Клеточник, или Охота на еврея
Шрифт:
Алексей Анисимович считал себя тщательно замаскированным противником сформированного режима. Человек хорошо образованный, потомственный юрист, знавший три языка и любивший в кругу друзей козырнуть цитатами из Шопенгауэра и Пастернака, старший следователь по особо важным Тополянский подошел устрашающе близко к пенсионному возрасту. Пенсии боялся отчаянно, не представляя себя вне дела. А потому маскировал и камуфлировал свою оппозиционность с такой искусностью, что в последнее время порой и сам забывал, на чьей стороне. Впрочем, ему традиционно приходили дела сугубо уголовные, и слыл он надежным, опытнейшим профессионалом, которому все, кроме конкретного дела, абсолютно по фене.
И вот он сидит в своем уютном кресле, слушает весьма толковый доклад долговязого умницы Вадика и понимает, что
Под жестким нажимом начальства он изменил своему принципу и приступил к аналитической работе, не дожидаясь результатов основных экспертиз.
Вадик разложил пасьянс из тех карт, которые на сей момент составляли далеко не полную колоду. Что же выходило?
Некто Фогель Ефим Романович, шестидесяти лет от роду, внештатный составитель кроссвордов, не значащийся ни в одной оперативной сводке, не проходивший ни по одной базе милиции и спецслужб, не фигурировавший даже в уличных или бытовых инцидентах, не состоящий ни в одной партии и даже ни в одной общественной организации, не уличенный в близких связях ни с одним из оппозиционно настроенных граждан, – этот Фогель аккурат под день своего юбилея запускает по электронной почте в редакцию крупной газеты издевательскую пакость, унижающую честь и достоинство всесильного государственного деятеля.
Допущение первое: случайность. Крайне сомнительно. По информации, оперативно собранной за последние сутки, этот Фогель за годы сотрудничества с газетой «Мысль» и еще, как минимум, шестью изданиями разной степени популярности, не допустил ни одной, ни малейшей ошибки. Психически нормален, высоко эрудирован, чрезвычайно скромен. Кроме того, слово «суслик» отличается от «Мудрик» не одной, даже не двумя, а тремя буквами. Понятно, у Фогеля поточный метод, стало быть, специальная программа форматирует слова из клеточек в список правильных ответов. Но непреднамеренно вписать другое слово – да еще столь громкое, сигналящее! – непосредственно в клеточки… О-очень сомнительно в данном случае. Ну разве что принять во внимание бесовщину, вмешательство высших сил или Фрейдово учение о бессознательном, где рассматривается, например, феномен «работы сновидений» (Тополянский с гордостью отметил про себя, что кое-какие тезисы из Фрейда еще помнит, стало быть, маразм далек!).
Ладно, не исключаем, но относим версию к резервной.
Допущение второе: умышленная акция. Интеллигента прорвало. Случай Александра Галича: «Не могу молчать!» Но на площадь выйти слабо. Лезть в открытую оппозицию, посылать письма наверх, слать петиции, апеллировать к Западу – глупо и самоубийственно. Да и где она, оппозиция? Правильно, в прихожей у власти или в говне. И тогда пробудившемуся от духовного сна престарелому кроссвордисту Фиме Фогелю пришел в голову иезуитский план: особым образом заявить через прессу, что слон – всего лишь моська, Тараканище – не более, чем козявочка-букашечка, высший силовик страны – мелкий грызунишка, разносчик инфекционных заболеваний, при опасности встающий столбиком. И вот маленький робкий еврейчик Фогель осуществляет идеологическую диверсию, пользуясь единственно органичным и доступным для него способом.
Но тут нестыковки еще более очевидные, просто вопиющие. Ну, прежде всего, где повод надеяться, что сразу три редактора не заметят ошибку? Фогель мог, конечно, предположить, что его безупречная репутация снизила редакторскую бдительность у кого-то из троих. Но не у всех же разом! По крайней мере, странным образом убиенный (теперь в этом нет сомнений) Костя Ладушкин был просто обязан сверить ответы и поставить свою электронную подпись, а юноша – то добросовестный, аккуратный, ответственный по всем отзывам, какие успел собрать Вадик. И Фогель не мог не знать его с этой весьма похвальной стороны. Пойти на легкомысленный, неоправданный риск при столь изощренном, экзотичном покушении на высшую власть – решительно не вяжется с характеристиками Кости. И все же, если допустить, что Фогеля охватило непреодолимое желание экстренно дать бой тирании, и он действовал в отчаянии, в состоянии аффекта, на авось, – откуда такие разительные, мгновенные метаморфозы? Вчера он тихая домашняя особь, «тварь дрожащая». Через несколько дней – диссидент-экстремал, чуть ли
Не вяжется, не стыкуется, психологический нонсенс, чушь собачья… Исходя из тезиса, что Фогель вовсе не сумасшедший, следует отвергнуть подозрение в умышленной акции.
Допущение третье. Фогель все это продумал, проделал и вместе с сообщниками из тайной террористической организации изысканно и безжалостно умертвил ненужных свидетелей.
Тут Алексей Анисимович представил себе старого, дрожащего от страха еврея в маске, перчатках и в компании еще двух пейсатых бугаев, насильно вливающих водку в горло несчастному журналисту. Его разобрал дикий приступ хохота. Совершенно растерявшийся Вадик умолк и с изумлением уставился на визави, не понимая, что же он такого ляпнул несуразного…
– Ничего, ничего, – взяв себя в руки, успокоил Тополянский, – извини, к тебе не относится, это я своим мыслям, продолжай…
Но докладчик как раз завершал. Возникла пауза, в течение которой Тополянский разрешил себе допущение четвертое. Оно – то и было самым неприятным, загадочным, потенциально весьма опасным, но, увы, наиболее реалистичным, соотносимым хоть с какой-то логикой.
Некто взламывает компьютер Фогеля уже после того, как тот послал Косте Ладушкину правильный вариант с «сусликом». Злоумышленник находит подходящее пересечение слов в кроссворде. Вписывает в клеточки «мудрика» вместо «суслика». Стирает почтовые и архивные файлы с двух редакционных компьютеров, на которых мог сохраниться оригинал письма Фогеля. Пересылает фальсификат на адрес ответственного секретаря Арсика якобы с компьютера Буренина. Потом взламывает компьютер Арсика и подчищает электронный адрес отправителя Буренина. Потом убивает этого самого Буренина дьявольским образом. А через несколько часов и Ладушкина – таким же экзотическим манером. И вся эта криминально-мистическая цепочка событий каждым звеном своим незримо связана с двумя людьми, бесконечно далекими друг от друга во всех смыслах, во всех отношениях – социальном, профессиональном, статусном, каком угодно…
Старая кабинетная мышь – и всемогущий правитель государства. Фогель и Мудрик.
Алексей Анисимович Тополянский сменил положение в кресле, энергично помассировал затылок, что часто помогало отринуть бредовые идеи, и посмотрел на деликатно молчавшего Жирафа. Собственные размышления отнюдь не помешали начальнику услышать и запечатлеть в памяти доклад подчиненного. Специальный тренинг, который Тополянскому посчастливилось полуподпольно пройти еще в институтские времена под руководством одного гениального парапсихолога, до сих пор позволял управлять своим вниманием: например, раздваивать его, воспринимая сразу два информационных потока.
– Скажи мне, о мой высокий во всех отношениях друг, – прервал, наконец, молчание Тополянский, – какой вопрос паче других тревожит тебя, вносит смятение в душу твою, что особенно удивляет во всей любопытнейшей истории, каковая приоткрылась нашему взору?
По настроению Тополянский порой начинал изъясняться на устаревший, архаичный, а то и летописно – былинный манер с легким театральным распевом, внезапно переходя на лексику полувоенной команды или экспрессивное бытовой общение. Вадик еще не привык к этой забаве шефа, но благоразумно не подыгрывал, считая нарушением некоей этической субординации и даже авторского права.
– Меня удивляет, почему до сих пор жив Фогель.
– Во-о-от, мой талантливый друг, – оживился Тополянский, – и меня до крайности изумляет сей отрадный факт. Но примем как благую данность, озаботившись, вместе с тем, и дальнейшим земным существованием раба божьего Ефима… Негласное наблюдение, оно же охрана. Двадцать четыре часа в сутки. Немедленно, как закончим. Вопросы?
– Ясно! – ответил Вадик.
– Что тебе может быть ясно? – опять перешел на распев Тополянский. – Ниспослал Господь нам с тобой испытание великое. Обязаны мы по долгу службы нашей дознаться до того, до чего лучше бы и не дознаваться вовсе. Уразумел, отрок?