Клеймо
Шрифт:
– Привет, мышка. Пришла за сыром? Я его уже съел.
– Сыр и черви. – Я усаживаюсь рядом с ним на одеяло. – Ням-ням.
Мы поцеловалось.
– Вот это я понимаю, ням-ням, – бормочет он, притягивая меня ближе. Второй поцелуй – дольше, сколько хватает сил.
Что-то в Арте сегодня непривычное. Я это чувствую. Потихоньку отодвигаюсь и всматриваюсь в его лицо, его глаза.
– Давай договоримся не обсуждать, что произошло сегодня?
– Неплохая идея! – вздыхаю я. – У меня даже от мыслей об этом голова трещит.
Он целует меня в лоб и не спешит
– Сегодня мой отец… – И он прервался, уставился на крыши домов и трубы, и я вижу, как он переживает из-за того, что сегодня произошло. С тех пор как его мать умерла, я все время стараюсь защитить Арта, чтобы он не печалился. И хотя сама я не до конца разобралась в том, что случилось, я должна вернуть Арту покой и ясность.
– Слушай, Джунипер не следовало так разговаривать с ним, но ты же знаешь, какая она. Ей бы научиться держать рот на замке. Вылитый наш дедушка!
– Джунипер всего лишь сказала то, что думала, – к моему изумлению, возражает он.
– Не следует говорить такое судье.
Он печально улыбнулся:
– Для тебя, Селестина, не существует ничего, кроме черного и белого. Мы же соседи, мы праздновали День Земли у вас в столовой, а не стояли перед Трибуналом. И он ведь знал, что за Ангелиной сегодня приедут, – неужели не мог предупредить хотя бы ее, если не нас? Они дружили. Можно же было дать ей возможность подготовиться, а не тащить вот так, на глазах у семьи, у маленьких детей…
Странно слышать такое от него. Арт никогда не критиковал отца. Они – закадычные друзья, сплоченная команда, двое на всем белом свете, – теперь, когда мама умерла, у обоих нет никого ближе. Пережили страшное горе вместе, и это их сплотило, – во всяком случае, так мне это виделось. И я понимаю, что Арт точно так же растерян и возмущен, как я.
– Он действовал по правилам, – говорю я, но знаю, что этого объяснения недостаточно. Недостаточно, однако это чистая правда. – С Ангелиной случилась ужасная беда, но твоего отца в этом нельзя винить.
– Нельзя? – с горечью переспрашивает он.
– Это его работа. Почти каждый день где-нибудь в стране уличают порочных. Твой отец трудится изо всех сил, чтобы сохранить идеалы нашей страны. Что же будет, если он вздумает закрыть глаза на чьи-то проступки? – Я перескакиваю с мысли на мысль, торопясь высказать то, что меня гложет. – Сам подумай. Судья Креван предстанет перед Трибуналом и будет заклеймен за то, что по дружбе кого-то не заклеймил?
Арт уставился на меня:
– С такой точки зрения я никогда об этом не думал.
– А надо бы. Ведь это твой отец. И он могущественный человек. Многие им восхищаются, даже преклоняются перед ним. Тебе, конечно, порой нелегко с таким отцом, но он любит тебя. К тому же он тебя создал – наполовину, а значит, он просто гений!
Арт улыбнулся, обхватил мое лицо ладонями,
– Избавь меня от необходимости представлять себе, как он меня создавал, уж будь так добра!
– Ты очень вульгарен! – смеюсь я.
– А ты видишь только черное и белое.
– Во всем, – улыбаюсь я, но улыбка дрожит, я не так уверена в своем мнении, как обычно. Арта я вроде бы убедила, но убедила ли себя?
Арт откашлялся:
– Я хотел подождать до твоего дня рождения, но после сегодняшнего… думаю, сегодня ты вполне это заслужила.
Он подсунул под меня левую ногу и, подтянув меня к себе, зажал между бедрами. Неуверенность тут же слетела с меня: все правильно, я там, где и хочу быть.
– Заказал к твоему восемнадцатилетию, но решил отдать тебе прямо сейчас, чтобы ты знала: что бы ни творилось в мире, ты единственная. Весь мой смысл и свет. Ты прекрасна! – Он провел пальцем по моей щеке, по носу, по губам. – Ты умная, ты верный друг. – Он протянул мне маленькую, обтянутую бархатом коробочку.
Руки у меня слегка задрожали: он застал меня врасплох. Открыв коробочку, я вынула изящную серебряную цепочку, очень тонкую, не порвать бы. На ней висел брелок – символ.
– Ты – идеал! – шепнул мне Арт, и я почувствовала, как мурашки бегут по телу.
Я всматривалась в это украшение, почти не веря своим глазам.
– Я заказал это одному искуснику из Хайленд-касла. Ты ведь знаешь, что это значит?
Я кивнула:
– Круги – символ совершенства. Все радиусы равны, между ними нет ни малейшего различия. Это гармония. Геометрическая гармония.
– Совершенство, – нежно повторил он. – За математичкой трудно угнаться, сама понимаешь. – Он усмехнулся. – Долго пришлось вникать, мозги до сих пор не отошли.
Я засмеялась, а на глазах выступили слезы.
– Спасибо, – шепнула я ему. Хотела надеть тоненький браслет на запястье, но Арт меня остановил.
– Нет, вот сюда. – Он вынул украшение из моих дрожащих рук, бережно взял меня за лодыжку. Отодвинулся, потянул мою ногу на себя, медленно закатал джинсы, теплые пальцы приятно щекотали кожу. Он обвил цепочкой мою лодыжку и снова подался вперед, все ближе и ближе, между моих ног, так, чтобы мои ноги сомкнулись у него на спине.
Пальцем он вздернул мой подбородок, и мы оказались носом к носу, разделенные только лунным светом. Арт наклонил голову и поцеловал меня – нежно, настойчиво, неукротимо. Губы его сочны, язык – сама сладость. Я глубоко запустила пальцы ему в волосы и растворилась в нем, в этой ночи.
Когда я вспоминаю ту минуту, сердце вновь взмывает, как тогда, и все вокруг становится магическим, мистическим, музыкальным – даже поверить трудно. Я могла бы растянуть этот миг на целую вечность: наши губы слились, наши тела все теснее прижимаются друг к другу, нам нужно больше, все больше, и будущее распахнуто перед нами, безбрежное, как этот вид с горы, ясное, как эта луна. Только мы двое на вершине уснувшего мира – непобедимые, неприкосновенные для горя.