Клин Клином

Рахманова Елена

Эта мысль заставила ее встревожиться не на шутку. Все-таки она повела себя на редкость легкомысленно. Один на один – это еще куда ни шло. А если трое – на одного? Точнее, на нее одну. И о чем только она думала, оставаясь в этом доме на отшибе? Следовало бы подыскать какое-нибудь более надежное пристанище, пока она будет оформлять наследство. Сейчас же Надежда не увидела ничего зазорного в том, чтобы проявить некоторое любопытство, тем более что от этого, возможно, будет зависеть в дальнейшем ее безопасность, а то и сама жизнь.

Порядком накрутив

себя, она приоткрыла дверь в соседнюю с кухней комнату, ту, в которой стоял телевизор. В глаза сразу же бросились признаки присутствия здесь посторонних людей: разбросанная там и сям мужская одежда, какие-то рюкзаки, сваленные у стены, витающий в воздухе запах сигарет, пустые бутылки из-под пива, рядком стоящие у порога. Правда, выглядело все это не столько неопрятно, сколько непривычно.

Закусив губу от напряжения, Надежда прошла через комнату к двери напротив и распахнула ее. Здесь царил тот же беспорядок, но опять-таки не пыльная захламленность. Судя по вещам, эту – заднюю, как звала ее тетка Нила, – комнату занимал один из троих приятелей, тогда как проходную – остальные двое. И тут пахло совсем по-иному. Оглядевшись, Надежда увидела у окна этюдник со стоящим на нем пейзажем и заляпанной масляными красками палитрой перед ним. От картины с палитрой и шел непривычный запах.

Заинтересовавшись, Надежда подошла ближе. На небольшом куске картона был изображен вид из окна: пустошка, а на ней обугленный остов дома. Только выглядело все это очень уж зловеще. Сквозь темные искореженные бревна просвечивал багрово-красный закат, а фиолетово-черные тени подползали к переднему краю картины. Динамичные, извивающиеся, как языки пламени, мазки казались живыми, чуть ли не шевелящимися.

Надежда, невольно поежившись, попятилась.

– Нравится? – неожиданно раздалось за ее спиной.

– Нет, – ответила она, не успев толком повернуться, и только потом испугалась.

Она стояла лицом к лицу с Вованом, который загораживал проход, картинно опершись о дверной косяк локтем, и боялась поднять на него глаза. Ее застукали на чужой территории и отрезали путь к отступлению.

– И что вам тут понадобилось, Надежда Павловна, позвольте полюбопытствовать? – язвительно осведомился Вован, не спуская с нее прищуренных глаз.

– Ну… ну…

– А поточнее?

– Ну, должна же я была проверить, как… как вы обходитесь с моей собственностью, – пролепетала Надежда и осмелилась взглянуть на него.

Трезвый, несмурной и причесанный Вован выглядел вполне сносно. Даже привлекательно, если, конечно, не брать в расчет насмешливо-снисходительное выражение лица. Он чувствовал себя хозяином положения, хотя вряд ли имел право, и это его явно развлекало.

– Все-таки это мой дом, – прошептала Надежда. – И вы тут только временный жилец.

– Поживем – увидим, – туманно ответствовал Вован и вдруг, склонив голову набок, поинтересовался: – А почему вам не понравился этот пейзаж?

Надежда оглянулась на этюдник.

– Ну, он не похож на настоящий. Так не бывает.

– А

как бывает?

Она явно заинтересовала Вована, как может заинтересовать виденная сто раз бабочка-капустница, если посмотреть на нее сквозь увеличительное стекло.

– Ну, надо, чтобы все листики на деревьях были как живые. И валун возле дома у вас не на камень похож, а на… на голову, с которой дрался Руслан, помните у Пушкина? Жуть какая-то, честное слово!

Вован сменил позу. Теперь он упирался в косяк плечом, а руки скрестил на груди.

– Значит, на картине все должно быть как в жизни, один в один?

i\ как yKe. Конечно. Зачем же тогда рисовать, чтобы не похоже было?

Надежда оглянулась, словно хотела найти подтверждение своим словам, и вдруг увидела прислоненные к дивану три акварели. На каждой из них был изображен берег Волги со стоящей на нем бело-красной церковкой. И кудрявые облака на голубом небе, и узорные кресты на его фоне, и пышные кусты на переднем плане были прекрасно различимы. Солнечно, празднично, одним словом – красиво.

– Ваши? – спросила Надежда.

– Мои, – подтвердил Владимир и выжидающе замолчал.

– Ну, вот видите! Вы же можете рисовать хорошо! – воскликнула она.

– Не рисовать, а писать. Маслом и акварелью пишут, рисуют карандашом, – поправил ее Вован и шагнул в комнату, освобождая проход.

У Надежды возникло ощущение, что он вдруг потерял к ней всякий интерес. Бабочка-капустница она, как ни разглядывай, бабочка-капустница и есть, а не какой-нибудь там редкий павлиний глаз или махаон. Ничего неожиданного или привлекательного. Даже в столь щекотливой ситуации, в какой оказалась, девушка вдруг обиделась.

– Я, между прочим, кандидат наук, да будет вам известно! – с вызовом произнесла она и вознамерилась было с гордым видом прошествовать мимо Вована.

Но он вдруг бесцеремонно схватил ее за руку и развернул лицом к себе.

– «Между прочим» это между чем? – полюбопытствовал он.

Надежда испуганно замерла, оказавшись чуть ли не вплотную к нему.

– Отпустите меня немедленно, – прошипела она спустя минуту или две. Все это время она пыталась совладать с бешено забившимся сердцем. – Что вы себе позволяете?

– Я? Да ничего особенного, – невинно округлив глаза, ответил Вован и разжал пальцы. – Просто мне показалось, что вы споткнулись, вот я и решил вас поддержать. Чисто рефлекторно.

Это была вопиющая ложь. И Надежда дала понять, что не верит ему ни на йоту, окинув высокомерно-презрительным взглядом.

– Вы ошиблись. Я всегда твердо стою на ногах! – ответила она и… и мышкой прошмыгнула мимо него.

Уже второй раз она так поспешно и так позорно, несмотря на демонстрируемое высокомерие, покидала место их словесного поединка. Отрадно было лишь одно: неожиданное присутствие в доме Вована, который прочно засел в ее голове, начисто вытеснило оттуда все мысли о предателе Ладоше. А в таком случае выходило, что она не зря взяла отпуск и приехала в Коврюжинск.