Клин Клином
Шрифт:
А на следующее утро девушка исчезла. Каким образом и когда – осталось загадкой для всех троих. Вроде бы никаких подозрительных звуков никто из них после ухода Надежды из проходной комнаты не слышал.
Она же, поднявшись к себе, неподвижно простояла какое-то время перед портретом. Ни дум в голове, ни переживаний в сердце, только монотонный шум в ушах. Но почему-то стало чуть легче, словно она нашла сочувствие в родственной душе. Вздохнув, Надежда перевела взгляд на лежащий на столике медальон и провела по нему кончиками пальцев. И тут неожиданно возникло желание как можно скорее уйти, все равно
То, что это ее собственный дом, правда так и не оформленный пока надлежащим образом, сейчас не играло роли. Главное – обдумать ситуацию, разложить все по полочкам, чтобы после не ругать себя за необдуманные поступки, за не к месту сорвавшиеся с языка слова. А для этого нужна была некая отстраненность, временная и пространственная дистанция.
Быстро покидав в сумку кое-какие вещи и проверив, на месте ли документы и деньги, Надежда на цыпочках спустилась вниз и через дверь, ведущую в сад, вышла из дому. Уйти, не поставив никого в известность, раствориться бесследно в ночи показалось ей мелодраматичным и не соответствующим духу нашего прагматичного времени. Но и общаться с троицей приятелей тоже не хотелось, даже при помощи записки.
Уличные фонари здесь, на окраине города, горели через один, а то и реже, но ночь выдалась лунная, и девушка уже скоро стояла на пороге дома Марии Семеновны, о существовании которой Надеждины квартиранты были хорошо осведомлены. Там уже ложились спать, и открывать по причине позднего времени и всеобщей подозрительности отправился зять старшей хозяйки дома Павел.
– Привет. Забыла у нас что-нибудь? – спросил удивленный Паша.
Надежда отрицательно мотнула головой:
– Нет. Просто… просто мне надо срочно уехать в Москву, вот я и решила предупредить вас об этом.
– А что же не своих постояльцев? – поинтересовался Паша.
– Ну, они уже вроде как легли спать. Было неловко тревожить.
Паша как-то недоверчиво хмыкнул и снова спросил:
– Хочешь, чтобы я Марию Семеновну позвал, или тебе Анюта нужна?
– Нет-нет, просто передай им завтра утром, что я срочно уехала в Москву. У меня там неожиданно срочные дела обнаружились.
– Как скажешь… – протянул он, явно пребывая в нерешительности.
Надежде хотелось поскорее покончить с этим разговором, поэтому она быстро попрощалась и повернулась, чтобы уйти, но тут Паша ее остановил:
– Эй, подожди. Я тебя до автобусной остановки провожу, а то уже поздно. Только накину на себя что-нибудь поприличнее. – Он был в майке и тренировочных штанах, на ногах – шлепанцы. – Подожди минутку.
– Паша, кто это там? – раздался из глубины дома голос Анюты. – Ты чего так долго?
Надежда, которой было не до неминуемых расспросов, воспользовалась моментом, пока Паша, отвернувшись, отвечал жене. Она чуть ли не бегом бросилась в сторону рыночной площади, возле которой находился автовокзал. Несмотря на взвинченное состояние, в котором пребывала, девушка сумела сообразить, что успевает на последний автобус до Москвы…
Владимир прошатался почти всю ночь по окрестностям. Постоял у самого края обрыва, там, где корни березы наполовину свисали над бездной, пока не закружилась голова и чернота под ногами не стала казаться манящей, притягивающей. Тогда от греха подальше он отступил назад и, схватившись за голову, побрел наугад.
Домой он вернулся лишь под
Но Филипп и Богдан лишь усиленно делали вид, будто спят. Это было куда проще и легче, чем пытаться вступить в разговор с расстроенным другом. Да и что они могли бы ему сказать? Что сожалеют, что так все обернулось? Но ведь никто не заставлял Владимира влюбляться в девушку. Да и в его планы это тоже не входило. Но нагрянуло, когда совсем не ждали. И что теперь делать, спрашивается? Как голову ни ломай, а решать все равно Володьке.
Конечно, оставалась надежда на утро, которое, как известно, вечера мудренее. Однако на этот раз поговорка себя не оправдала. Как уже было сказано, едва они открыли глаза, как сразу почувствовали: что-то произошло. Странно, но это поняли все трое и одновременно. Кто в чем, сошлись они у стола в проходной комнате и замерли, не зная, что сказать.
– Похоже, нас бросили на произвол судьбы, – изрек Богдан некоторое время спустя.
– Ну что, довольны?! – с горечью воскликнул вдруг Владимир и понял, что не испытывает к приятелям ни капли симпатии. И как он только мог столько лет считать этих мелочных, двуличных людишек своими друзьями? – Добились своего, выжили девушку из ее же собственного дома!
Ему ответил Филипп, ответил спокойно и рассудительно, как если бы был готов к упрекам друга:
– Во-первых, никто никого не выживал. Дом по-прежнему принадлежит Надежде. А во-вторых… слушай, Володька, твое состояние понять можно. Но, положа руку на сердце, ответь: когда это ты стал противопоставлять себя и нас? Разве не мы все трое начинали наше общее дело? Не спорю, все пошло не так, как хотелось бы. Однако, думаю, в глубине души все мы подозревали, что только при сверхблагоприятном стечении обстоятельств мы станем законными владельцами этого дома. Наши планы, по сути, были чистой маниловщиной. «Мост через реку, а на нем лавки с красным товаром» – так, кажется, точнее не скажу… Так вот, господа, мы не бандиты с большой дороги, чтобы добиваться цели любым путем. У нас сохранились еще нравственные устои…
– Руссо туристо, облико… – радостно встрял было Богдаша, которого очень напрягала тяжелая атмосфера в комнате, но Коржик так свирепо зыркнул на него, что он пришибленно умолк.
– И что же вы предлагаете, господин Корш? – насмешливо осведомился Владимир.
– В данный момент – ничего. Это надо решать всем троим сообща и когда страсти немного улягутся…
– И не на голодный желудок, – пробормотал Богдан себе под нос, чувствуя, как у него, несмотря ни на что, поднимается настроение при мысли о завтраке.
У Владимира кусок не лез в горло, и он ограничился чашкой кофе, да и ту больше вертел в руках, чем пил из нее. Филипп соорудил себе пару аккуратных бутербродов, зато Богдаша мел все подряд, что находил на столе, и с отменным аппетитом.
Неожиданно выяснилось, что у него образовался «запасной аэродром», и где-то глубоко в душе он уже охладел к затее дома – творческой базы, какой она виделась прежде друзьям. Новый знакомец – отец Федор – так увлек его идеей восстановления интерьера церкви, что у Богдана родилась мысль дописать утраченные фрагменты фресок.