Клиника «Амнезия»
Шрифт:
Моей матери явно не понравилось то, что он сказал.
– Как вы можете говорить такие вещи…
– Что вы об этом знаете? – резко оборвал ее Суарес.
В его голосе прозвучали незнакомые мне нотки. Явная неприязнь, от которой мне вдруг стало дурно.
– Между прочим, многое, – отрезала мать. – Можете не рассказывать мне, какое здесь у вас, в Эквадоре, нетерпимое отношение ко многим вещам. Однако в сложившихся обстоятельствах лучше умолчу об этом.
Суарес рассмеялся крайне оскорбительным, неприятным смешком.
–
Я попросил мать замолчать и предоставить мне возможность объясниться с Суаресом. Не хватало, чтобы этот разговор перерос в поток политических обличений. Я вновь обратился к Суаресу.
Говорил я довольно долго. Признаюсь, порой мне приходилось искать себе оправдания – кстати, весьма противоречивые.
Я не думал, что Фабиан воспримет все так серьезно. Я рассчитывал, что ему станет лучше. Вы сами говорили, что реальная жизнь способна принести сплошные огорчения. По вашим собственным словам, иногда нет ничего дурного в том, чтобы дать людям возможность поверить в то, во что они желают верить. Вы утверждали, что горе задает нам всем разные вопросы. Вы и ваши чертовы афоризмы, произносимые по любому поводу. Это вы во всем виноваты. Это ваша вина, а не моя.
Мать героически бросилась мне на помощь.
– Все верно. Чье мнение, как не ваше, побудило двух мальчишек отправиться в эту поездку? – строго спросила она. – Вы не только поощряли их фантазии, вы всячески отравляли душу собственного племянника. Поэтому я не удивляюсь, что и моему сыну – причем не без вашего влияния – взбрело в голову пуститься в далекое путешествие.
– Даже человек, обвиняемый в гибком взгляде на истину, способен понять смехотворность подобных утверждений, – спокойно парировал Суарес. – Они не имеют ни малейшего отношения ни ко мне, ни к Фабиану. К вашему сыну – пожалуй.
Недобрый огонек, вспыхнувший в его глазах, совершенно преобразил Суареса. Он вдруг сделался похож на дышащего злобой питбуля.
– Ты паразит, Анти, ты – кукушка, – проговорил он.
Я вздрогнул.
– Ты похож на кукушку, – продолжил Суарес, энергично ткнув пальцем в мою сторону, – которая подбрасывает яйца в чужое гнездо, в гнездо другой, более слабой птицы. Да что там! Ты самый настоящий вандал!
– Более слабой? Вы хотите сказать, что Фабиан был слабее меня? – взмолился я.
– Ты вечно чего-то боишься. Ты – трус. Твоя трусливая натура делает тебя способным на все. Так и получилось, ты убил его.
– Довольно, – перебил его отец. Его голос еще никогда не звучал столь решительно и твердо. Словно это сказал не он, а кто-то другой, кто незаметно для нас вошел в комнату. – Он всего лишь ребенок.
– Он уже почти стал мужчиной, – возразил Суарес и встал. Затем подошел к двери и с напыщенно-мелодраматическим видом плюнул на пол.
– Вон из моего дома! – процедил он. – Рассказчик ты хренов!
Мы втроем – родители и я – сидели неподвижно, как будто разбитые параличом.
– Вон! Все вон! – повторил Суарес, дрожа от гнева. – Уходите. Пока я не напустил на вас Байрона!
– Суарес! Я прошу вас! – Я изо всех старался не заплакать, но поздно. Слезы уже текли по щекам. Я попытался сказать еще что-то, однако мне не хватило воздуха. С моих губ слетело лишь невнятное сипение.
Мать, не удостоив Суареса взглядом, вышла из комнаты. Отец помог мне подняться с кресла и повел к выходу. Когда мы приблизились к порогу, Суарес произнес:
– Выслушай еще одну вещь, прежде чем уйдешь, Анти. Я бы на твоем месте поверил, что Фабиан и правду провел ночь в борделе. В нашей семье наблюдается склонность к продажной любви. Среди нас немало талантливых рассказчиков. – Мне стало мучительно жаль этого пожилого человека, который был готов в любую минуту разрыдаться. – Мир Фабиана был фантастическим потому, что не мог быть иным. А что скажешь ты в свое оправдание?
Дверь дома, так хорошо мне знакомого, навсегда закрылась за моей спиной, и я услышал, как мать невнятно проговорила:
– Какай ужасный человек!
Звук ее голоса показался мне далеким, сдавленным, приглушенным, почти нереальным. Экзотические цветники Байрона, розы и кактусы, беленные известью стены дома, красная земля подъездной дорожки, наш идиотский практичный автомобиль – мне почему-то казалось, что все это в любую минуту бесследно исчезнет и я останусь один в целом мире. До меня дошло, что я не попрощался с Евлалией и Байроном, однако в ту минуту меня это не особенно озаботило.
Если я тогда что-то испытывал, то главным образом раскаяние. Не за то, чем занимался в Педраскаде, и даже не за то, о чем поведал в библиотеке. Я раскаивался в том, что выставил в неприглядном свете Суареса, сорвал с его лица привычную маску. Всего один-единственный раз он потерял самообладание, и в результате я навсегда лишился остатков светлых иллюзий, скрашивавших мое пребывание в Эквадоре.
Мать попыталась по-своему утешить меня.
– Анти, ты хотя бы понимаешь, что на самом деле он зол вовсе не на тебя?
Она добавила что-то еще, пока я залезал в машину, но, видимо, заметив выражение моего лица, замолчала. Продолжать какие-либо разговоры было уже бессмысленно. Мы молча ехали домой по пустынному шоссе, зловеще освещенному бледным светом придорожных фонарей. Вскоре мы въехали в Старый город с белыми фасадами домов и пустынными, мощенными булыжником улочками. В этот час он показался мне призрачной театральной декорацией. Я злился на пестро одетую толпу, что наводняла город в дневные часы, за то, что сейчас, когда я так сильно в ней нуждался, в последний раз проезжая по улицам Кито, ее здесь не было.