Клинок Тишалла
Шрифт:
Соединенная мощь массы его поклонников и Шамбарайи позволяла богу настраивать свою ауру даже на гармоники мирового разума. Он разлился рекой, навязывая свою волю великой симфонии, которой был Т’нналлдион – Дом.
Его удар был изящен: он расширил силовой щит, отсекавший Анхану от порталов Уинстона, до пределов всей планеты. В долю секунды прервались передачи от всех актеров в Поднебесье.
А в следующий миг он добавил в Песнь мира новую ноту. Ни Кейн, ни я не смогли внятно описать ее действие. Можно сказать, что он слегка подправил местные законы
Он уничтожил вероятность воплощения слепого бога.
Уничтожил напрочь: на квантовом уровне.
Малая доля слепого бога, простершаяся в Поднебесье, распалась, и останки ее брызнули фонтаном угольно-черных осколков. Тварь, будто рассеченный лопатой червь, свернулась клубком в своем логове, чтобы зализывать раны и копить злобу.
Социальные полицейские в Анхане ощутили эту перемену: на них внезапно накатила паника, настоящая, древняя – бессмысленный ужас заблудившегося в темном, глухом лесу, в объятьях нелюдского бога. Многие кричали, все до единого – пошатнулись, большинство бежало прочь, иные обратили оружие против друг друга или стреляли в воздух.
Некоторые повернулись против Кейна, павшего на колени посреди Божьей дороги, другие – к лимузину, третьи целились в любую мишень, какая попадется. Все они погибли, не успев нажать на курок.
Несколько социков выжили. Я еще не решил, что с ними делать.
Покуда пусть посидят в Яме.
Когда Кейн закончил свой рассказ о конце света, я поразился иронии судьбы.
– Ты сделал его богом. Ты даровал ему преображение, и он вознесся на небеса. В день Успения.
– Ага.
– Ты взял легенду о Кейне и Ма’элКоте и воплотил ее в жизнь.
– Легенда, – промолвил Кейн, – это такое неопределенное понятие…
– Ты победил врага, исполнив заветное его желание.
Он пожал плечами.
– Я не совсем уверен, что могу назвать его врагом. – Он вздохнул. – У нас… сложные отношения.
– Не понимаю одного, – заметил я. – Откуда я взялся? Почему я жив? При чем я здесь вообще?
Улыбка сошла с его лица. Опустив глаза, он переплел пальцы и пулеметно пощелкал суставами.
– Это, – ответил он, – совсем другая история.
3
Новый рассказ его начинается через пару дней после конца света: когда собраны были сотни, тысячи трупов, отрыты могилы и зажжены погребальные костры. Начинается на бушприте Старого города – на груде камней, бывшей когда-то Шестой башней, над песчаной косой. Кейн стоял на песке, держа на руках дочку, а почетная стража – все оставшиеся в живых рыцари двора – смотрели на них с развалин.
Но я не стану пересказывать его повесть: меня гораздо сильней трогает собственная. Его подарок, устройство, которое он зовет Кейновым Зерцалом, позволило мне поздней увидать все, описанное им, своими глазами. И, невзирая на увиденное, для меня важней, как именно я поведу свой рассказ.
Начинается он так.
Рука обнимает Веру за плечи. Девочка висит у него на шее, уткнувшись лобиком в ямку над ключицей. На плечи Веры наброшена
В клинке Косалла отражается восходящее солнце, покуда Кейн прощается с женой.
Не стану пересказывать, о чем беседовали они трое в те минуты. Зерцало – оно стоит на моем столе, покуда я пишу эти строки, – показало мне не все, но и о том, что я знаю, вспоминать нестерпимо. Скажу лишь, что прощание их было кратким и сердечным. Остальное пусть поведает Кейн, коли захочет; желающих прошу к нему и обращаться.
Скажу одно: Пэллес Рил пожелала уйти.
Она не могла быть одновременно женщиной и богиней; хотя в ее власти было воссоздать свое смертное тело, вернуть душу смертной ей было не под силу. Стать богом – значит навеки остаться не до конца личностью, но стать до конца богиней она еще могла.
И не придумать ей было лучшего способа сохранить в безопасности своих близких.
А когда отзвучали слова прощания, Кейн вогнал меч в валун перед собою по самую рукоять.
– Вера, милая, слезь-ка на минуту, – пробормотал он, опуская девочку на мокрый песок. Та послушно отступила на шаг.
– Поехали, – пробормотал он себе под нос.
И сила, к которой он обращался, ответила ему огнем.
Он простер руки к камню, и с ладоней его сорвалось пламя жарче солнца; зрители заслонили руками лица, и даже Кейну пришлось зажмуриться. А когда пламя угасло, от каменной глыбы осталась лишь лужа застывающего шлака. Косалл же исчез без следа.
Пэллес Рил навеки осталась в реке.
Для нее это был счастливый конец.
Единственным реквиемом на ее похоронах прозвучал плеск волн на Великом Шамбайгене, да болтовня белок, да крик одинокого орла высоко-высоко над головой.
Чуть промедлив, Кейн склонился к дочери:
– Пойдем?
Та серьезно кивнула.
Он протянул руку, чтобы подхватить ее, но девочка крепко сжала ее.
– Я уже большая, – заявила она. – Сама пойду.
– Да, – согласился он промедлив, со странной неохотой. – Уже большая.
Когда они помогали друг другу взобраться на развалины башни, в мозгу Кейна прозвучал суховатый голос:
– Как трогательно.
– Имей уважение, – буркнул Кейн.
– Что за ирония: тот, кто менее всех привык выказывать уважение, более прочих его требует.
– Заткни хлебало.
Вера пристально глянула на него:
– Ты опять разговариваешь с богом?
– Ага, – ответил Кейн.
Девочка понимающе кивнула.
– Бог – он иногда бывает такая падла .
– Точно.
4
Они миновали шеренги рыцарей двора, выстроившихся по стойке «смирно» – оружие на-грудь, знамена опущены. За ними, одна, дрожа от холода, несмотря на роскошную енотовую шубу на плечах, стояла Эвери Шенкс.