Клише
Шрифт:
Господи, как же я мечтала! До дрожи желая вновь увидеть искреннюю Гладышевскую улыбку, сразившую меня когда-то с первого взгляда. Почувствовать его тепло, его нежность, его заботу, ласку… да всего его такого, каким он бывает только с самыми близкими и дорогими людьми. Я мечтала вернуть мои Мальдивы, растопив Арктические льды, которыми неизменно все эти годы были покрыты любимые глаза. Глаза, созданные для того, чтобы согревать, любить и гореть счастливым блеском. И они обязательно будут, уж теперь я свой шанс не упущу.
Придёт, обниму, зацелую всего и не отпущу больше, никому не отдам: ни сомнениям его, ни страхам, ни уж тем более, сучке этой белобрысой. Мой он, сколько бы не отнекивался и как
Такие у меня были планы, и я с нетерпением ждала, когда смогу их претворить в жизнь, но, видимо, не зря говорят: «Хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах.».
Когда заявился Пронин, я поняла, как мне шесть лет назад пришла в голову мысль искалечить людей. Смотрела на него и Мачабели, и зверела, с ужасом представляя, что будет, если Олег с Прониным встретятся.
Естественно, фортуна ко мне, как и всегда, благоволила, поэтому тут же организовала встречу. Как только дверь открылась, и в палату вошел улыбающийся Гладышев с Сашкой на руках, у меня в груди всё оборвалось.
Задохнувшись, я с ужасом наблюдала, как бледнеет дорогое лицо, а в любимых глазах тепло и искренность сменяются маской леденящего спокойствия, от этого что-то внутри меня рассыпалось на осколочки, ибо я кожей, каждым нервом почувствовала боль Олежки, его разочарование и горечь, и так мне стало плохо, так погано, что захотелось дурниной заорать на всю больницу, но вместо этого я будто онемела, молча дрожала в объятиях другого мужчины и тонула, словно Титаник в холодном океане Гладышевских глаз, понимая, что если он сейчас закроется, навертит в своей голове и даст заднюю, я просто сойду с ума, жить не смогу. Поэтому, как только за ним и Прониным закрылась дверь, у меня началась паника, в приступе которой я едва не высказала всё, что думаю о вмешательстве Мачабели. Если бы не Сашка, мы бы наверняка поругались, но мой зайчонок и без того был напуган всем происходящим, поэтому я не могла дать волю эмоциям. Впрочем, у меня на это и сил не было, все они уходили на то, чтобы найти выход из сложившейся ситуации и не позволить Гладышеву придумать тысячу всяких «но», по которым мы не можем быть вместе.
Но как я не ломала голову, ничего на ум не приходило, время же тикало и играло против меня, ибо Гладышев все дальше и дальше, и все больше погружается в свои невеселые думы, взвешивая все «за» и «против». И я знаю наверняка, что чаша весов склоняется отнюдь не в мою пользу, а в пользу этой… «тихой гавани».
Она у него заботливая – примчалась сразу же. Почувствовала, видимо, что-то. А может, он ей позвонил? Господи, а что если у них все действительно серьезно? Что если он правда на ней женится? Что если всё сказанное мне – это просто страх, жалость и паника? Я не знаю, и это сводит с ума. Как быть, что думать?
Озаряет меня не сразу, но и это случается. Правильно говорят, всё гениальное – просто. Чтобы не накручивать, надо не позволять думать, не давать времени на размышления ни себе, ни уж тем более, Гладышеву. Хватит быть понимающей и смиренно – ждущей, хватит зарывать голову в песок и надеяться, что оно как – нибудь само наладиться. Не наладиться! Уж точно не с Гладышевым. С ним надо по-другому, иначе так можно и до скончания века прождать. Я, конечно, всё равно бы ждала, но в свете последних событий понимаю, что ожидание – самое бесполезное занятие, какое только можно придумать. Жизнь же слишком коротка и непредсказуема, чтобы растрачивать её на что-то, кроме поиска счастья.
Поэтому, преодолевая неуверенность и страх, я впервые за эти годы позвонила Олегу сама. Раньше мы общались только через личных помощников, так что сейчас для меня это было
Нет, любимый, не в этот раз! Подожди у меня ещё, я тебе ни то, что в трусы… под кожу, в каждую мысль, в каждое мгновение твоей жизни залезу! – закипая, мысленно приговариваю я, продолжая названивать.
До Олеженьки, видимо, дошло, что отступать я не намерена, и он, наконец, ответил. На меня сразу же обрушилась волна злости и недовольства. Гладышев кипел, а я выдыхала с облегчением и радовалась, как дура. Ибо всё, что угодно только ни его леденящее спокойствие и невозмутимость. Против них я бессильна. С ревностью же хоть и страшно встречаться, поскольку Олежечка, когда ревнует – придурок ещё тот, но я лучше проглочу тонны унижений, чем проведу еще хоть день без него. Хотя когда-то, помнится, я утверждала обратное. Даже дурой себя называла. Может, и правда дура, но иначе просто не умею. Не получается, как ни стараюсь.
Люблю его. До беспамятства, до полной потери себя люблю, поэтому готова стерпеть что угодно, лишь бы только рядом был. Впрочем, у меня и выбора нет. Это даже не любовь, это что-то кармическое, древнее, первобытное… Видимо, когда создавали этот мир, в книге жизни меня писали исключительно для него. Раньше меня пугала эта одержимость, это полное растворение в мужчине, а сейчас… Сейчас я думаю, что ничего в этом такого ненормального или больного нет. У каждого из нас своя религия: кто-то Богу молится, кто-то – на себя любимого, кто-то – отдается целиком и полностью работе, кто-то – детям. Моя же религия – Гладышев. И как бы меня не подбивали на атеизм гордость, самолюбие и амбиции, мои «религиозные убеждения» все равно сильнее. Поэтому вопреки всем жестоким, обидным словам, что он высказал мне в порыве гнева и ревности, вопреки намеренно – причиненной боли и унижению, и даже вопреки понимаю, что так будет ни раз и не два, я презрела всякую гордость, отчаянно моля его остаться и дать нам ещё один шанс.
Впрочем, какая вообще гордость?! Я даже о ней не вспомнила. Смотрела, как он уходит, и готова была ни то что умолять, готова была на коленях за ним ползти, вцепившись в штанину. К счастью, хватило просто слов.
Когда Гладышев замер возле двери, у меня внутри всё оборвалось. Я не могла поверить своему счастью. У меня крик из груди рвался, когда он развернулся и тихо сказал своё прости. Я задыхалась от слёз, сердце на куски разлеталось от каждого слова, от взгляда теплого и этой чуть виноватой улыбки. А уж когда его губы коснулись моих, мир для меня просто исчез. Всё, что осталось – только он и я. Точнее только он – моё занудное счастье. И я благодарила за него небо, лихорадочно целуя родное лицо, жадно втягивая любимый, терпкий запах. У меня голова от него кружилась, вело всю, ломало, как наркоманку, дорвавшуюся до дозы.
–Олеженька, – всхлипываю, вцепившись, как ненормальная в его плечи. Меня трясет, захлебываюсь дикой радостью и не могу… Надышаться не могу, насмотреться, напитаться им…
Смотрю сквозь пелену слёз, скольжу дрожащими пальчиками по небритым щекам и задыхаюсь от восторга и какой-то задушенной, застарелой боли.
–Малыш, – хрипло отзывается Олег и чуть отстранившись, ласково заключает моё лицо в свои холодные ладони, но мне не холодно, я в моём Раю цвета безоблачного неба. Наши взгляды встречаются, дыхание перехватывает, сердце замирает и всё… Всё в этом моменте. Не нужно ни слов, ни прикосновений. Хочется просто смотреть в любимые глаза, вдыхать родной запах и по-бабьи плакать от счастья, теплым ветерком заполняющим, душу.