Клоун Шалимар
Шрифт:
— Твой парень — мусор, он тебя недостойн, — громко и отчетливо произнес Гопинатх. — И поганые вещи, которые ты с ним вытворяла, ни одна приличная девушка себе бы не пзволила.
«Недостойн», «пзволила» — по крайней мере, англо-сринагарский выговор оказался у Гопинатха его собственным. Зун, Гонвати и Химал замерли от ужаса и любопытства.
— Сейчас ты будешь злиться на меня, но позже, когда мы поженимся, думаю, тебе будет приятно иметь возле себя человека солидного, а не этого развратного мальчишку.
— Что вы такое наделали? — воскликнула, не веря своим ушам, Бунньи.
— Я положил конец греху, — был ответ.
Бунньи растерянно молчала. Подружки окружили ее плотным кольцом, прильнули
Это была катастрофа.
— В настоящий момент панчаят собрался на экстренное заседание, чтобы рассмотреть представленные мной доказательства, — продолжал Гопинатх. — Сарпанч, твой отец и прочие вскоре решат, что с тобой делать. Конечно, ты опозорена, ты очернила себя и свое имя, и виновата в этом ты сама, но я сообщил им, что согласен восстановить твою честь, взяв тебя в жены. У твоего отца нет иного выхода. Где он отыщет другого такого же великодушного человека, который согласится взять в жены падшую женщину? Сейчас покайся, благодарить будешь потом, когда опомнишься. Твой любовник — человек конченый, на нем позорное клеймо соблазнителя и негодяя, и я его вычеркиваю из жизни — вот так, — он щелкнул пальцами, — так же следует поступить и тебе, и ты это непременно сделаешь, когда примешь единственное, что тебе осталось, а именно — начнешь жить вместе со мной.
«Покайся… будешь благодарить, когда опомнишься…» — сформулировав таким необычным образом предложение руки и сердца, преобразившийся Гопинатх не стал дожидаться ответа от предмета любви, а прошел вдоль берега и с невозмутимым видом уселся недалеко от девушек. На самом же деле он прекрасно сознавал, что начальство смешает его с грязью: мало того, что он разоблачил себя, он к тому же ухитрился вызвать всеобщую ненависть сельчан Пачхигама. Он провалил задание, ему придется немедленно уйти с должности учителя и уехать, и его начальникам теперь будет гораздо труднее внедрить его в другую деревню: люди, опасаясь шпионов и предателей, будут настороже. Из-за Бунньи Гопинатх поставил на карту свою карьеру разведчика, он готов был принести в жертву всё ради того, чтобы заполучить в жены женщину, которая никогда не ответит ему взаимностью, более того — будет ненавидеть его за свой позор и разбитую любовь. Гопинатх глядел на быстро бежавшие воды и размышлял о трагической власти желания над человеком.
Над деревней нависло предчувствие беды. Фруктовые сады, шафранные поля и рисовые плантации опустели; все, кто обычно в это время суток трудился на них, побросали заступы, лопаты и собрались возле дома Номанов, где заседал совет старейшин. Меж взрослых сновали туда-сюда босоногие ребятишки, пронзительно выкрикивая всякие небылицы про страшное наказание и самоубийство. Бунньи и ее подружки стояли обнявшись, тесно прижавшись друг к другу, и из их маленькой группы то и дело вырывались громкие стоны и причитания. Даже домашние животные инстинктивно чувствовали, что случилось что-то неладное. Козы и коровы, собаки и гуси вели себя тревожно и беспокойно, как иногда бывает с ними перед землетрясением. Пчелы принялись жалить кого ни попадя, жаркое марево сгустилось над деревней, и гром зарокотал среди ясного неба. Вот появилась Фирдоус Номан. Тяжело дыша, она неуклюжей рысцой направилась к Бунньи, на бегу выкрикивая ругательства в адрес иуды Гопинатха.
— Чирей! — вопила она. — Гад копченый! Задница вонючая! Хрен с ноготок! Баклажан засушенный!
Предмет ее гнева, этот захрбад, этот пидор, этот господин с вонючей задницей и кучхуромс ноготок, этот ван-джан-хачхи, сидел как ни в чем не бывало, ни один мускул не дрогнул на его лице, он даже не обернулся.
— Ватталнат-Гопинатх! [14] — выкрикнула напоследок Фирдоус.
14
Народно-этимологизированное, основанное на звукоподобии прозвище, обозначающее человека злого, подлого.
Дети, а вслед за ними вскоре и все собравшиеся возле дома сарпанча, вся деревня подхватила ее крик:
— Ватталнат-Гопинатх! Чирей, баклажан засушенный! Ватталнат, пошел в зад! — неслось отовсюду.
— И ты тоже хороша, поганка маленькая! Любови ей, видишь ли, захотелось! — сердито, но уже вполголоса сказала Фирдоус, обращаясь к Бунньи. — Давай, пошевеливайся. Я отведу тебя в дом отца, где ты и будешь сидеть, пока не решат, что с тобой делать.
И Бунньи в сопровождении разгневанной мамаши своего любимого безропотно зашагала к дому.
— Где Номан? — жалобно спросила она.
— Заткнись! — рявкнула Фирдоус. — Это не твое дело! — И затем быстрым шепотом сообщила: — Братья увели его в горы, в Кхелмарг, чтобы он не вздумал отсечь пандиту Гопинатху Раздану его свинячью башку.
Бунньи отреагировала пылкой и, принимая во внимание собственную и без того запятнанную репутацию, весьма непристойной тирадой:
— Они не посмеют заставить меня выйти замуж за этого змея. В первую же ночь, как он заснет, я отрежу ему кучхур и засуну вместе со всем остальным в гадкий присосок, который у него вместо рта.
Фирдоус со всего размаху ударила ее по лицу.
— Ты сделаешь как тебе велят, — сказала она. — А это тебе за непотребные слова, я такого не потерплю.
Ни Бунньи, ни ее подружки не осмелились напомнить разъяренной Фирдоус о том, что первые непотребные слова в тот день были произнесены ею самой.
За закрытыми дверями гнев Фирдоус моментально остыл. Она стала поить девушек солоноватым розовым чаем.
— Мой паренек тебя любит, — сказала она, — и хотя ты вела себя недостойно, любовь для меня вещь не последняя.
Часом позже в двери постучали. Юный посланец сообщил, что панчаят вынес решение и им велено явиться. Химал, Гонвати и Зун сказали, что пойдут вместе с Бунньи, и Фирдоус не стала возражать. Все вместе они направились к дому Абдуллы. На высокой лестнице их ожидали члены совета старейшин. Лица их были торжественно-суровы. Клоун Шалимар в окружении братьев уже стоял перед ними, и сердце Бунньи упало при виде него. Лицо его было искажено злобой, никогда прежде она не видела его таким. Ей стало страшно, но хуже было другое: впервые в жизни это лицо не показалось ей красивым. На маленькой площадке возле лестницы собралась вся деревня, и при появлении Фирдоус с девушками все разговоры разом прекратились. Пандит Пьярелал Каул и Абдулла стояли рядом. Оба отца были мрачнее тучи. «Я пропала, — подумала Бунньи. — Они собираются отдать меня этому гаду. Вон он, сидит себе на берегу, холодный, как рыба, и ждет, когда ему подадут меня на серебряном подносе, — и это меня, Бунньи, которую ему бы и в глаза не видать, кабы не его подлое коварство!»
Она ошиблась. Первым говорил сарпанч, затем Пьярелал, а следом за ними и все остальные члены панчаята: плотник Большой Мисри, певец Шарга и старый, худой учитель танцев Хабиб Джу. Говорили коротко, но их заключение было единодушным. Оно сводилось к следующему. Дети провинились, но это их дети, и им следует помочь. Их поведение заслуживает самого сурового порицания; они поступили неразумно, необдуманно, они нарушили законы приличия и горько разочаровали родителей, но всем известно, что они хорошие, добрые дети. Абдулла тут к месту упомянул о кашмирияте — особом чувстве кровного единства всех кашмирцев, которое помогает преодолевать любые расхождения.